После их отъезда в доме останется только трое обитателей: Фиби, внук и его няня. Но Джесси тоже вот-вот навострит лыжи в свою Австралию, и тогда они останутся с Дезмондом вдвоем. Иногда по ночам Фиби приходила в голову кощунственная мысль, что ее дочь больше не вернется домой. Тогда она вскакивала с твердым намерением заняться серьезными поисками Каролины: пора, пора навести справки в компетентных органах и выяснить реальное положение дел в тех организациях, адреса которых ей дали в Лондоне. В тревожное военное время главное было – получить четкие и честные ответы на свои вопросы.

Между тем концертно-фронтовая деятельность Фиби продолжалась, и ни о каком спаде не было и речи. Впрочем, в последнее время частые выступления перед солдатами и ранеными стали тяготить ее. Фиби чувствовала себя смертельно уставшей. Она уже не могла более порхать по сцене с прежней легкостью. Иногда в антрактах ее даже смаривал сон. Агент по-прежнему пытался раздобыть ей хотя бы крошечные роли в кино, но как только подворачивалось что-то стоящее, в Далрадноре случалось нечто такое, что требовало ее обязательного присутствия. То нагревательный котел выходил из строя, то необходимо было срочно отремонтировать повозку, то еще что-нибудь. А ведь ежедневно приходилось еще думать и о том, чем и как накормить столько ртов, во что одеть детей, как согреть такой большой дом в долгие зимние месяцы. От постоянных проблем, сыпавшихся на голову Фиби как из рога изобилия, у нее стало подниматься давление. А иногда оно так подскакивало, что их старый доктор, мистер МакКласки, приходил в откровенный ужас и настоятельно требовал, чтобы его пациентка больше отдыхала. Умер сэр Лайонел, и Верити вернулась к себе в Лондон, что еще более усилило одиночество Фиби. Не то чтобы ее связывали теплые отношения с сестрой Артура, но все же они обменивались поздравительными открытками на Рождество, и с ее отъездом рвалась еще одна тоненькая ниточка.

Сама же Фиби никак не могла заставить себя вернуться в Лондон и лицезреть руины на месте своего бывшего дома. Завалы, правда, уже разобрали, а мародеры и грабители всех мастей постарались растащить все, что осталось из вещей. И сейчас на том самом месте, где когда-то стоял ее дом, зеленел сорняками голый пустырь. Хотя ведь никто особенно и не ждал ее возвращения в Лондон. Единственный старый друг Билли уже давно перебрался в провинцию и сейчас коротал свои дни где-то неподалеку от Брайтона.

Фиби послала письменный запрос в министерство обороны и получила вежливый, но расплывчатый ответ. Каролина выполняет ответственное задание за пределами Британии. С Фиби свяжутся при первой же возможности. Ее снова обвели вокруг пальца, оставив ни с чем. Все чаще она задумывалась над тем, что, по всей вероятности, ситуация с ее дочерью гораздо более сложная и, быть может, даже более трагичная, чем в том пытаются убедить ее официальные власти.

– Увидим ли мы тебя когда-нибудь снова, дорогая моя доченька? – восклицала она в минуты отчаяния. Но ответа не было.

Тюрьма Сен-Жиль на окраине Брюсселя возвышалась над городом, словно крепость, – мрачное серое здание, проникнуть в которое извне было практически невозможно. Да и из-за массивных крепостных стен на волю не долетали ни крики, ни стоны тех, кто томился в тюремных казематах. Разве что порой во время ночных бомбардировок оттуда слышался глухой шум, похожий на рокот моря, а еще громко сигналили полицейские машины на въезде в тюрьму. Калли уже в полной мере прочувствовала на себе всю безысходную тяжесть тюремного заключения с его монотонным и однообразным существованием. Медленно тянулись дни, похожие друг на друга как две капли воды. Дни складывались в недели, недели – в месяцы. В крохотное окошко почти под самым потолком ей было видно, как на смену яркому летнему солнцу приходила пасмурная осенняя погода, дни становились все короче и короче. Наконец наступала зима, и лишь слабый тусклый свет проникал в камеру.

Она методично отмечала дни недели царапинами на каменном полу. Уже девять долгих месяцев ее держали в застенках Сен-Жиль. После первых допросов, с пристрастием и без, на которых она ни на йоту не отступила от своей легенды, Калли бросили в одиночную камеру. Правда, перед этим ей подселили на короткое время соседку, красивую девицу, попавшуюся на какой-то контрабанде. Во всяком случае, так она сама представила свою историю. Девица мгновенно преисполнилась показным сочувствием к ней и тут же принялась выпрашивать у Калли всякие подробности о ее прошлом. Обычная подсадная утка, догадалась Калли и категорически отказалась обсуждать с сострадательной товаркой какие бы то ни было свои дела. Девица исчезла из камеры так же внезапно, как и появилась. Потом привели кого-то еще, что вносило разнообразие в рутинную тюремную жизнь. Все же новое лицо, другой голос, другая история… А потом ее оставили совсем одну, предоставив возможность в одиночестве размышлять над своей участью.

Калли уже успела выучить наизусть все звуки, доносящиеся извне: смена караула, утренний обход. Вдруг открывается «глазок» и кто-то тычет в него фонариком, прямо ей в лицо. Причудливые тени скользят по стенам камеры, следом приносят обычную тюремную еду. Кусок засохшего хлеба, какая-то жидкая баланда вместо супа, ложка каши-размазни, немного воды. Воды никогда не давали вдоволь, постоянно поддерживая в заключенных жажду. Калли чувствовала, как слабеет ее тело.

Вот если бы у нее была хоть какая-нибудь фотография любого человека, на которую можно было бы смотреть и мечтать. Но вместо фотографий – одни голые стены. Она вспомнила про фотографию пожилой супружеской пары, которая лежала у нее в сумочке. Супруги были сфотографированы под цветущей яблоней, и Калли принялась придумывать всякие истории про этих незнакомых ей людей.

Не вызывало сомнения, что если бы гестапо хотело избавиться от нее, они бы уже давно пустили ее в расход. Получается, что пока они все еще играют с ней в кошки-мышки. Зачем? Никакой ценной информацией, представляющей для них интерес, она не располагает. Иногда она пыталась с помощью азбуки Морзе отбарабанить по отопительной трубе, идущей вдоль стены, сообщение о себе, но пока ни разу не получала ответа на свои послания. Среди заключенных прошел слух, что союзники вот-вот высадятся в Европе. Свобода близка! Грядет час их освобождения. Но Калли старалась не надеяться, отказывалась верить слухам. Жить ложными надеждами всегда очень опасно. Нужно готовить себя к худшему. Во время прогулок в крохотном дворике, когда заключенные молча маршировали друг за другом, отрабатывая положенное число кругов, Калли силилась понять, что за люди сидят вместе с ней. Скорее всего, тоже политические заключенные, участники Сопротивления. Но дистанция в один шаг, которая неукоснительно контролировалась надзирателями, не позволяла даже приблизиться к человеку, не говоря уже о том, чтобы задать ему вопрос. Однажды ей удалось подслушать, что многих заключенных отправили в национальный тир, где всех их расстреляли. Она вспомнила про Эдит Кэвелл. Имя этой героини известно каждому школьнику. Свои последние дни мужественная женщина тоже провела в тюрьме Сен-Жиль. «Когда придет мой последний час, – размышляла Калли, – тоже постараюсь встретить его с такой же стойкостью и силой духа».

Главное – это не впадать в отчаяние, твердила она себе. Пусть сменяются дни и ночи в мерзком каземате, пусть долгими ночами подступают страх и безысходность, пусть постоянно мучит голод и жажда, надо держаться. Иногда по ночам в камеру долетали душераздирающие крики и стоны. Ее же пока еще не подвергали жестоким пыткам. Наверное, приберегли на потом, а пока терзали одиночеством и молчанием. Калли стала всерьез опасаться, что в один прекрасный день попросту сойдет с ума.