Этот молодой человек, кажется, имеет желание попрыгать на роликах туалетной бумаги из бетона в ненатуральную величину, а в заключение, сверх счёта, сделать сальто, но, пожалуйста, не сейчас, ведь топот шагов всё громче! И Гудрун протягивает руку и тянет его. Она вырывает его из бури, в которой стоит лучшее в нём, да так и остаётся там стоять. Его костюм, который был уже не новый, новый-то мы только вчера прикупили, — итак, его костюм остаётся в увивках вихря, это ещё вопрос, смог ли бы он по цвету вообще устоять против новых образцов, которых стало больше, на сей раз больше в перечно-мятно-зелёном варианте, который появился и на новейших сёрфинговых досках, если бы ему, костюму, во всяком случае, сохранили жизнь; и так Гудрун среди моря осколков стекла вдруг снова очутилась на кухне сельского пансионата, осколки омывают её щиколотки, они почти не сверкают в свете единственной лампочки, и ни в одном из них не отражается хотя бы кусочек Гудрун. Она спасла человека, а с ним не целый мир. В благодарность за это ей были вручены по самые запястья горячие, жирные помои. Они взяли её запястья под защиту — от кого? Кто сделал так, что оба запястья надрезаны повдоль? Вода уже совсем красная, вначале это были только ручейки, но теперь получился уже кровавый суп, который, кружась и покачиваясь, ринулся к сливу. И голый молодой человек, которого Гудрун знает всё лучше, потому что встречает его теперь всё чаще, стоит, как и она, в куче осколков разбитого кухонного окна, со лба, волос и рук стекают мысли, как будто его кожу смазали жиром. Он может проливать дождём из своего срамного члена, который непрерывно хочет участвовать во всём, заветное слово (оно служит воспроизводству человеческого сына, тем печальнее, что я его не знаю), когда захочет. В члене показывается переменчивое становление, в отличие от несказанного, которое я, как не имеющая хорошего образа, и не намереваюсь здесь оглашать. Я не в счёт. Как я могу создавать, не будучи? Может, я могла бы хоть показать?

Может, и этот молодой человек сумел бы довести подтверждение своего присутствия до того, чтобы, например, убить Гудрун и пронзить её через анус палкой в 64 см? Такой уже был. Он обладал агрессией, с которой не мог справиться. Его подруга уплыла с другим в Кирпичный пруд, и прошло уже полтора часа! Кто выдержит такое. Молодой человек не должен ронять свою позицию носителя добра, Гермес, посланец богов, вот он стоит во всей своей наготе и вдруг пускается в бегство в просторные штаны, чтобы подстелить под колени соломки на случай падения, если его единственный в своём роде член вдруг уставится на него, грозя удушить. Нет, я вижу, то был не этот молодой человек, которого я сюда притянула, то был другой, но похожий, такого легко приобрести на распродажах! Он сейчас как раз чувствует известное облегчение, хоть и не облегчение совести. Убийство девушки имеет особое качество: вот он катается тут на роликах, парень, у всех на виду и скалится на тебя, бедная девочка, твой Фаворит, этот район Вены — слишком уж сексуализированный! Гудрун, я вижу у тебя во рту пену утопленника, это значит, ты не по своей воле наглоталась воды, значит, борьба началась ещё в Кирпичном пруду О, оставь это! Но тут владыка твоей души, молодой господин Гермес, уже не зная удержу, наносит удары и пинки своими окрылёнными бутсами (три полоски по бокам на сей раз заменяют крылья и даже весь кузов машины, но в следующий раз мы потребуем достоверности!), а потом этот герменевт, представляющий здесь как будущие, так и прошлые вещи, которых он начерпался у мамы из кастрюли, — сам он, кстати, сложён как член мужчины: устремлён вверх, — потом этот живой бойскаутский кинжал — поскольку его Пенелопа Бихлер очнулась вводе и тут же продолжила вязать свою нить жизни, не сняв с него, её господа и бога, мерку, — сорвал свою злость веткой и сучком в области её промежности, своего рода оверкилем. Я лично предпочитаю описывать автокатастрофы, в которые вовлечены, как правило, несколько персон и чьи-то просчёты, вот это мне по нутру, которое я, посредством бланков, водружаю на смертный одр — для страховки. У юной покойницы в жопе торчит сук 64, нет, 66 см, вот куда он загнал свой светильник, не спрятал под спуд, а воздвиг повыше, как его учили, этот светоносец, который несёт свет в темноту. Для света в Австрии существует телевидение, так что вы не туда попали, бросьте эту палку в специально отведённую для этого щель, но смотрите не проглотите язычок и защитные крылышки! Лучше выплюньте его! Плюньте на изувеченные жертвы, которые остались без защитных крыш на домиках их тел, а вы можете опять вскочить в свою машинку и усвистать, а то ещё у вас возникнет антипатия! Всё это трудно объяснить. Если у Гштранца и была агрессия, теперь она вся вышла, и мы очень приятно беседуем. Признание жизни не разубедит этого молодого человека в том, что если он собирается, то он собирается только развлечься. И все развлечения, на которые мне приходится смотреть, для того и существуют, чтобы тело опять доставило кому-то радость, и смертный грех, если оно не делает этого. К сожалению, иногда приходится для этого вникать в другого человека, и если не входишь, то надо проделывать дырку. Может, этот молодой человек ещё решит не убивать Гудрун Бихлер и не сажать её на кол, не оскаливать на неё зубы или держать в руках свой пенис, — который Гудрун Б. сейчас имеет возможность видеть во всей его красе, прежде чем рваная зубчатая дыра, не звезда (а то бы она попала в «Бунте»), будет вырезана из её космоса, — этот мужской столовый прибор на блестящей от жира глазунье. Весь он не входит, приходится ему загибаться в дырке. Некоторые женщины не знают удовольствия больше. Некоторые думают, что оно проходит мимо, стоп! Но 64, нет, 66 см в длину — это уж слишком.

Пена вдруг поднимается выше запястий Гудрун, доходит до предплечий, и тогда как из неё вытекает кровь, она обращается к молодому мужчине, чтобы создать с ним своего рода группу по интересам из двух человек членов. Торжественно подтянутый член Эдгара стоит перед ней посреди колосящегося поля волос, словно написанных кистью мастера, волосок к волоску. Мощно и спокойно подпирают Эдгара столпы его ног. Крыльев на сандалиях он не имеет, поэтому ему не убежать; очертаниями его тела залюбуешься, но внутри них всё внезапно расплывается в глазах Гудрун. Член Эдгара — это нечто, он может менять свою позицию каждое мгновение, поскольку движется сам по себе, да ещё и получает радость от этих утомительных телодвижений. Постойте ещё минутку, пожалуйста, чтобы Гудрун научилась понимать этот изменчивый образ, у неё осталось не так много времени, Эдгар уже берёт свой штаб управления в руки, нашёл себе скотину, чтобы погонять. Итак, джойстик взбудоражен и нервными толчками тычет ему в пах и под дых, он усыпляет глаза мёртвого, но и будит их, когда они спят, побудитель пробуждённых, которые стали женихами Пенелопы Б. Эдгар и Гудрун обнимают друг друга так, будто, перевившись клубком, бросаются со скалы, которая есть Голгофа. В их ограде лязгают зубцы, нет, зубы есть ограда черепа, сперва их надо выломать, чтобы попасть внутрь человека, в этот цветастый, нет, клетчатый подклад этого многажды описанного, но ни разу не изведанного антропофага; и Гудрун совсем отдаёт свои руки на отсечение, поскольку правую она уже надрезала себе и валится, как большинство замертво павших, в забвение с Эдгаром, но кто видел его майки, шорты и куртки, тот никогда его в них не забудет. Шум за дверью кухни, смех, там кому-то захотелось приложиться к бутылке и не дать зачерстветь закуске, здешняя хозяйка не так строга, здесь всё по-домашнему, большинство отдыхающих приезжают сюда чуть ли не каждый год, а то и каждое десятилетие, они тут постоянно отдыхающие. Дверь распахивается, и группа походников в составе трёх пожилых мужчин топает внутрь, смеясь и добродушно подшучивая, довольная этим мгновением. Что, хозяйка занята в питейной, поскольку подоспел автобус с экскурсантами? Теперь приходится обслуживать и заезжих, чтобы выйти на окупаемость. На чёрной доске у импровизированной ресепшен висит предложение о завтрашней экскурсии в Марияцелль, не менее шести персон, — кто предложит больше? Господа берут себе с полки бутылку рябиновки, хозяйка давеча, смеясь, им разрешила, и они чин по чину записали её себе на счёт. Три походника, они уже навеселе и хотят вернуться к своему столу для завсегдатаев, чтобы поиграть в карты, пока это место не заняли другие, ещё большие завсегдатаи со старшими правами. Они шумно, со смехом проходят, будто так и надо, сквозь Эдгара, который пятится к столу, и Гудрун, которая распята перед мойкой, как будто их и нет, но в этот раз так оно и есть: ничто. Воздух. Атмосфера. Проснитесь, вы, засони, и вставайте, вам надо показаться! Воспроизведитесь! Messia oufareg namempsaiman chaldaian mosomedaea akfranai psaoua, Jesu Nazaria. И, игнорируя и мойщицу, равно как и кровавое свинство, которое она тут развела, поскольку вдруг зарезала сама себя, и голого стояка, который был так впечатлён своим становлением, что перед смертью нарочно сделал из него кое-что свинское (в кале я нахожу 27,2 % изолята, а в тонзиллиях и мезентериальных лимфоузлах по 36,4 % сальмонелл), просто чтобы попробовать разок, эти трое пожилых мужчин протопали к полке и взяли там бутылку, ведь знали, где она стоит. Кузен хозяйки гонит сам! И пара миллионов выгорает заодно! Двоюродный брат уже сегодня вечером поставил настоянное на красных ягодах солнце, которое для многих взойдёт только завтра утром. Снаружи отдыхающие наделали уютного шуму, мелют себе, наводят справки из уст в уста, от двери к двери. После этого у них всё проясняется. Перед этим они напаши на след, а теперь снова его потеряли. Они оживлённо стянулись в обеденный зал, из которого сразу послышалось громкое шлёпанье карт с живейшими возгласами, словами, ни одно из которых, к счастью, не может быть предметом. Так что здесь без основания ничто не спит, а если спит, то на очень глубоком основании и очень давно.