– Ну да… наверное, – она задумалась, – кажется, в тот день я впервые приготовила для Марии вытяжку из салатных листьев. А когда зубы у нее перестали болеть, она в награду накормила меня ужином. Я взяла хлеб с сыром и пошла в хлев, чтобы спокойно поесть. Но потом вернулась в харчевню – мне хотелось подольше посидеть возле огня. – Она с довольным видом оглядела лежанку и очаг.

– А кто еще был в харчевне? Ну, то есть пока мы не приехали, – спросил я, – иначе говоря, кто из них мог выйти на улицу и убить графа?

Бигги ответила не сразу, мой взгляд наткнулся на Альберта – откинувшись на ворох сена, конюх прислушивался к нашему разговору. Странно, что он, похоже, не возражал против всех тех богомерзких штучек, которые вытворяла Бигги. Может, пережитые тяготы сломили его и он потерял веру в Господа?

– Да все там были… – сказала наконец Бигги, – а потом граф начал хамить.

– Кому?

– Сначала Марии, а потом, когда я попыталась вступиться, и мне тоже.

– Ты пыталась остановить его? – изумленно переспросил я.

Она растерянно кивнула, не понимая, что меня так удивило.

– Ну да, но я едва рот успела открыть, как вмешался хозяин и приказал мне замолчать, а иначе, мол, выставит меня со двора. Зато графу можно было разговаривать вволю! Он схватил шпагу и принялся колоть меня в бок, обзывая ведьмой, дьяволицей и еще похуже. – И Бигги показала проколотую в черном пальто дыру, прямо под рукавом. – Спасла меня хозяйка. Она попросила графа угомониться, но тот начал с ней флиртовать, довольно нагло, прямо на глазах у хозяина. Я видела, как трактирщик, прикинувшись слепым и глухим, прошел на кухню, схватил здоровенный топор для разделки мяса, покрутил его в руках и убрал в ящик. Хозяйка удалилась в спальню, а граф стал задирать плотника, пока тот тоже не сбежал.

– А пастор? Ему граф ничего не говорил?

– Нет, но и пастор там недолго просидел. Когда хозяин с графом ушли, мы с Марией остались там вдвоем, а немного погодя и Мария закрылась в своей комнатке. Она так расстроилась, что даже по неосторожности пролила на себя воду.

– А ты оставалась в харчевне?

– А куда мне было идти? – Она многозначительно пожала плечами. – Некуда.

Вопросы у меня иссякли, и я взглянул на прикрывшего глаза Томаса, но тот молчал и, похоже, не собирался вмешиваться в беседу.

– Э-хм… а… кто из них первым вернулся в харчевню?

– Кажется, Мария.

– А потом?

Бигги задумалась.

– По-моему, явился пастор со своей Библией. Он уселся возле камина. А за ним – плотник. А потом вы приехали.

– Значит, трактирщика ты больше не видела? И трактирщицу – тоже?

Она поняла, к чему я веду, и хорошенько обдумала ответ.

– Нет, трактирщик вернулся в харчевню, лишь когда прибежал звать на помощь. Он кричал, что графу стало плохо.

– Ладно, остальное нам известно, – резюмировал я, обращаясь, скорее, к себе самому.

Бигги кивнула, давая понять, что разговор окончен. Я тоже чувствовал себя опустошенным – вопросов больше не осталось, да и сил тоже. Я с надеждой посмотрел на Томаса и увидел, что голова у профессора повисла.

– Профессор, у вас еще остались вопросы?

В ответ я услышал лишь ровное посапывание.

– Профессор, – окликнул я, – у вас есть вопросы?!

Он не отзывался, и тогда я встал и тронул его за плечо.

– Профессор, нам пора возвращаться в комнату…

Томас открыл глаза и, растерянно оглядевшись, смутился.

– Ох… я, похоже, уснул… – пробормотал он, проводя руками по лицу, – простите!

Он уперся кулаками в колени и встал. Ноги у него затекли, и, чтобы поддержать его, я взял Томаса под руку, но он сердито оттолкнул меня.

– Спасибо, я уж как-нибудь сам.

Я подхватил шляпы и плащи, запалил фонарь и пожелал Альберту с Бигги доброй ночи, напомнив, чтобы заперли дверь. В ответ Альберт заявил, что никто посторонний даже и до лошади не посмеет дотронуться.

Томас повернулся к двери, когда что-то пришло ему в голову, и он обратился к Бигги:

– Можно поговорить с тобой наедине?

Саамка поднялась и отошла к стойлам, и Томас последовал за ней. Глядя, как эти двое перешептываются, Альберт легонько пихнул меня в бок, усмехнулся и сказал:

– Кошка с собакой.

Совещались они долго, и, похоже, беседа их проходила бурно, но затем они вернулись, перешептываясь, и я услышал, как Бигги упомянула какую-то “траву”. Томас согласно кивнул. Разговаривали они с таким видом, будто были лучшими друзьями. Альберт проводил нас до двери и уже потянулся к ручке, когда Томас проговорил:

– Ты на меня, возможно, рассердишься, но ты по-прежнему единственный, кого я смело исключаю из списка подозреваемых.

Конюх насупился.

– Положи у порога маленький камешек. И проверь потом, выходила ли она ночью, пока ты спал. Или можешь притвориться спящим – поступай, как тебе заблагорассудится, но мы должны знать, выходила ли она. Ладно?

Альберт с безграничным отвращением посмотрел на профессора, но промолчал. Томас вздохнул:

– Ты ее не знаешь. Впрочем, и я тоже. Возможно, сегодня вечером она рассказала чистую правду. Но могла и солгать. А точно не знаем ни ты, ни я. Для народа тут соврать – все равно что для моей лошади заржать, а это нередко случается…

Томас немного помолчал.

– Вы с ней спите бок о бок… И кто знает…

Альберт исподлобья посмотрел на Томаса.

– Возможно, проведете рядом еще не одну ночь. Не лучше ли сразу удостовериться, что эта женщина – не убийца?

Альберт молча ковырял носком сапога оттаявшую грязь возле двери.

– А удостовериться лучше всего лично. Убедись, что это не она. – Замолчав, профессор потер лоб. От усталости глаза его казались пустыми. – Если… назовем это пророчеством… так вот – если оно сбудется, то нужно быть уверенными, что не она сама воплотила его в жизнь.

Кивнув на прощанье, Томас скрылся за дверью, и в ту же секунду возле меня возникла фигура Бигги.

– Береги его, – прошептала она мне, глядя вслед профессору, – он слишком много думает о других и забывает, что опасность нависла и над ним тоже.

Я кивнул и пошел за Томасом. Вскоре мы уже пробирались через сугробы к харчевне. Где-то позади Альберт опять подпер дверь поленом.

Пока мы сидели в конюшне, нападало много снега, и мы брели по колено в снегу, хоть и по тропинке. Ветер задувал снежинки под плащ, и они таяли на коже. Вскоре мы промокли и продрогли, а мокрая одежда на ледяном ветру превратилась в жесткие доспехи. Томас потянул меня за собой к каретному сараю, хотя и там от ветра было не укрыться, и прокричал, что заметил в окошке прачечной свет. И, мол, если Мария там, то мне нужно сходить к ней и предупредить о грозящей опасности. И вдобавок профессор попросил меня передать ей, чтобы она возвращалась к себе в комнату и заперла дверь. Я согласно кивнул, и мы разошлись. Очень скоро я тоже увидел в окне прачечной свет, едва различимый сквозь метель. Я пошел на огонек, добрался до прачечной и без стука ввалился внутрь, думая лишь о том, как бы поскорее отогреться. Раздался вскрик Марии, и она быстро завернулась в простыню. Она стояла у чана и длинной деревянной палкой перемешивала кипящее в мыльной воде белье. Я увидел ее не прикрытые простыней обнаженные плечи и подумал, что до моего прихода Мария была по пояс раздета. В тесной прачечной от горячего воздуха перехватывало дыхание, а влажный пар каплями оседал на стенах.