А может, дело не в одежде, а в глазах?

— Вы пунктуальны, Федор Александрович.

— Работа такая, — хмыкнул Волков и сделал шаг в комнату.

И замер от неожиданности.

В стоящей на комоде клетке, той самой, что вчера служила усыпальницей для попугая, сидел тойтерьер. Пару мгновений собачка мерила Очкарика мрачным взглядом, а затем рявкнула. Да как рявкнула! Карманное животное оказалось обладателем тяжелого и чудовищно громкого баса. Короткое «Гав!» наполнило комнату так быстро и так плотно, словно на комоде разорвался артиллерийский снаряд.

Федор вздрогнул.

Оружейник улыбнулся:

— Именно поэтому, когда приходят гости, я запираю Серафима в клетку. Что поделаешь — зверь.

Тойтерьер зевнул и улегся на дно клетки. Выглядел он довольным. Птичьих костей вокруг не наблюдалось.

Сгрыз?

Шаляпинский бас песика стал той самой каплей, которая переполнила чашу волковской невозмутимости. Очкарик впал в легкое замешательство и спросил первое, что пришло в голову:

— В квартире стало…

— Чище? — пришел на помощь Оружейник.

— Да.

— Это все монета, — рассмеялся старик. — Она так и называется: «Гнилое место», усиливает гнетущее ощущение. Карпов сделал, как вы уже поняли. Когда я оставляю убежище, я расплачиваюсь, и до моего следующего визита квартира выглядит крайне погано. Предосторожность.

— А откуда у вас номер моего телефона?

Очкарику требовалось время, чтобы прийти в себя.

— Пусть это останется моим маленьким секретом, хорошо? — Оружейник снова улыбнулся: — А вы присаживайтесь, Федор Александрович, присаживайтесь. В ногах правды нет.

— А где она есть?

Волков отодвинул стул и разместился напротив старика.

— Правд много. Какая вас интересует?

— Все, — отрезал Очкарик.

— Но я не могу ответить на все вопросы разом, — развел руками Оружейник. — Тем более на невысказанные. Давайте пойдем по порядку?

— И вы будете отвечать?

— Вы спрашивайте, а там посмотрим.

Тойтерьер засопел, но голос подавать не стал. В открытую форточку долетели звуки грустной песни:

Ты снимаешь вечернее платье, стоя лицом к стене.

И я вижу свежие шрамы на гладкой, как бархат, спине.

Мне хочется плакать от боли или забыться во сне.

Где твои крылья, которые так нравились мне?

Кто-то слишком громко включил радио.

Где твои крылья, которые нравились мне?

Где твои крылья, которые нравились мне?

А перед Волковым сидел серый убийца с мертвыми, ничего не выражающими глазами и терпеливо ждал вопросов.

— Спрашивать у вас паспортные данные, я так понимаю, бессмысленно?

— К чему формальности? — Оружейник едва заметно пожал плечами. — Мы ведь беседуем не для протокола.

— С чего вы взяли?

— Разве я арестован?

— Это можно исправить.

Замешательство прошло, и Очкарик решил как можно быстрее вернуть потерянные позиции. Старику удался психологический удар, пора продемонстрировать твердость.

— За что же вы хотите меня арестовать?

— За убийство Арифа Гусейна.

— Уважаемый Федор Александрович, — благодушно протянул Оружейник, — мы оба знаем, что Арифа Гусейна убил Ильгар Гамбар. Семейное дело, так сказать. Молодая кровь вскипела и все такое прочее.

Серафим подтвердил слова хозяина негромким, но тяжелым звуком. То ли проскулил, то ли зевнул. Что именно сделал песик, осталось невыясненным, но презрительные нотки прозвучали весьма отчетливо.

— Ильгар совершил убийство вашим оружием, — сказал Очкарик.

Волков не давил, не напирал — не время, но фразу произнес уверенно и твердо.

— Что требуется доказать.

— А если докажу?

— Каким же это образом? — удивился старик. — Федор Александрович, мы с вами прекрасно понимаем, что знать правду и доказать ее — далеко не одно и то же. Кто поверит рассказам глупого юнца, указывающего пальцем на уважаемого человека? Тем более что и указывать будет не на кого, я, знаете ли, в тюрьму не собираюсь.

— Есть люди, которым не требуются доказательства, Они мне поверят.

— Знаю, — усмехнулся Оружейник. — Но захотите ли вы сказать им «Фас!»? Вот в чем вопрос.

Старик говорил негромко, однако была в его голосе непоколебимая вера в произносимые слова. Он полностью контролирует ситуацию. Он, серый убийца с внешностью обветшалого гаера. У него есть козырь, бьющий все карты Волкова, и Очкарику захотелось увидеть эту карту.

— К чему наша встреча?

— Чтобы удовлетворить ваше любопытство.

— Монетки вы оставили специально?

— У вас должен был появиться след.

«Чеканщик? Его рассказы о монетах на все случаи жизни? Это след? Эту историю я должен был услышать?»

Как относиться к истории Карпова, Волков не знал до сих пор. С одной стороны, любой коллекционер в какой-то мере сумасшедший, склонный видеть в своем занятии мистическое начало. Тем более коллекционер потомственный. Но и в то, что Сан Саныч — банальный фальшивомонетчик, Очкарику не верилось. Преступников, даже если они хорошие актеры, Волков видел насквозь, чуял, подобно хорошему псу. Он мог ошибиться в другую сторону, начать подозревать честного человека, но наоборот — никогда. Карпов не уголовник, а его история… его история…

Его сумасшедшая история…

Но пора возвращаться к разговору. Очкарик мрачно посмотрел на старика:

— Играли со мной в поддавки?

Не очень-то приятно чувствовать себя бараном, которого ведут на веревочке, но что делать, в этой партии карты сдавал Оружейник, а он оказался опытным шулером.

— Вы должны были кое-что узнать, Федор Александрович, но не на словах, нет… — Оружейник пошевелил пальцами, подбирая нужное выражение. — Вы должны были расследовать, дойти своим умом, обдумать и принять, понимаете? Или не принять. Но вы сами. Никто, кроме вас. В идеале все должно было случиться само собой, вы ведь искусник, рано или поздно докопались бы, но… время дорого, вот и пришлось помочь вам заглянуть за кулисы.

«Искусник?»

Искусник — искусство. Вспомнились слова эксперта, прозвучавшие после осмотра ловушки в туалете: «Совершенство. Настоящее искусство». А план устранения Гусейна? А убийство сенатора?