Голубые глаза Шарля Луи обратились ко мне, и малыш тяжело вздохнул. Слова матери были ему ясны: она не хочет, чтобы он говорил, что знает меня. Ребенок рано стал проницательным… Опомнившись, я стала расставлять тарелки.

Завтрак заканчивался в гробовом молчании. Комиссар все так же сидел за стеклянной дверью, а в углу стоял гвардеец, при котором я не могла и словом перемолвиться с королевой. Королевская семья, надо сказать, вела себя отменно: волнение принцесс быстро прошло или, по крайней мере, было хорошо скрыто, что касается Марии Антуанетты, то она была само хладнокровие. Один только Людовик XVII поглядывал на меня с беспокойством и нетерпеливо дергал ногами.

Комиссар вдруг поднялся со стула и отворил стеклянную дверь.

– Тресетен! – обратился он к гвардейцу. – Может, пойдем покурим?

Гвардеец расцвел в улыбке.

– А что, это позволено, гражданин комиссар?

– А что тут сделается? Мы всего на пять минут. Я пришлю сюда Тизон.

Они ушли, и я, потрясенная этим, с мгновение не произносила ни слова. Поступок тюремщиков казался мне невероятным. Комиссар, которого приставили к королеве как сторожевого пса, оставляет ее наедине с новой служанкой! Может быть, это ловушка?

Тут я взглянула на королеву и увидела, что она делает мне какие-то знаки. Ее рука с салфеткой подносилась то к губам, то к шее, касалась щеки… Все это было чрезвычайно странно. Королева боится говорить вслух, это ясно, поэтому пользуется знаками. Но разве я могу их понять?

Внезапно мне почудилось что-то знакомое в ее движениях. Что-то далекое, полузабытое, версальское… Да это же так называемый язык веера, которым пользовались любовники, чтобы общаться друг с другом даже в присутствии мужа! Каждый знак обозначает определенные понятия… У Марии Антуанетты нет веера, и она довольствуется салфеткой!

Напрягая все свое внимание, я следила за движением рук королевы. Фразы складывались в предложения, каждую фразу она повторяла по нескольку раз…

«Я подозреваю, зачем вы здесь… если уж вы можете что-нибудь сделать для нашего спасения, то, ради Бога, берегитесь, чтобы вас никто не узнал… особенно та женщина, что наблюдает за нами в тюрьме…»

Та женщина! Гражданка Тизон! Следовательно, предчувствие меня не обмануло: ее действительно надо опасаться больше всего.

Я подошла к королеве и быстро опустила ей на колени половинку лимона. Мария Антуанетта подняла на меня глаза, на лице ее было недоумение.

– Для писем, – прошептала я едва слышно.

На лестнице уже слышались шаги. Я поспешно отошла от стола, еще успев «прочесть» последние слова королевы:

«Сразу после завтрака… я передам письмо через камин в спальне».

Вошла Тизон, показавшаяся мне еще более маленькой и злой, чем прежде. Лицо ее было разгневанным – очевидно, она негодовала на беспечное поведение комиссара.

– Что это вы так взволнованы? – произнесла она, пытливо вглядываясь в мое лицо.

– Я? Я вовсе не взволнована. Просто впервые увидеть королеву – это же интересно как-никак.

– Убирайтесь! – прервала она меня. – Вы здесь больше не нужны.

Я поспешно вышла. В конце лестницы меня остановил тот самый гвардеец, что стоял в столовой, и обыскал. Я уже перестала бояться обысков, тем более что при мне не было ничего подозрительного. Вернувшись в кухню, я не застала там повара Ганье, зато выражение лица Бабетты меня удивило. Эта всегда веселая толстушка казалась испуганной и, пожалуй, сожалела о том, что польстилась на большие деньги, согласившись участвовать в заговоре.

– Ах, голубушка, такой был переполох! – прошептала она мне на ухо. – Тизон проведала, что вы новенькая. Она подозревает, что я нарочно себе руку порезала, я это по ее змеиным глазам вижу. Теперь за каждым вашим шагом будут следить… Пресвятая дева Мария, я уж вижу, как меня потянут на гильотину!

– Вы преувеличиваете, Бабетта, – сказала я мягко. – Даже если за мной и будут следить, то вы пока вне подозрения. Служите вы давно, к вам все привыкли. Скажите-ка лучше, вы знаете, где находится спальня королевы?

– Знаю, – пробормотала Бабетта, вытирая вспотевшее лицо передником.

Я наклонилась к ее уху и шепотом попросила принести мне записку, которую Мария Антуанетта передаст через камин. Ужас Бабетты вначале был неописуем, и она наотрез отказалась от поручения. Но когда я ее попросила подумать над тем, что будет, если записка будет лежать и ее обнаружит кто-то посторонний, Бабетта испугалась еще больше.

– Тогда, пожалуй, всех подряд начнут тормошить! – заметила она.

– Вот видите. А так никто и не узнает. Я бы и сама пошла, но вы же сами говорите, что за мной будут следить.

Вошел повар Ганье, красное довольное лицо которого свидетельствовало, что украденное им мясо превосходного качества.

– Что вы шепчетесь, болтушки? – крикнул он нам. – Все о кавалерах?

– Позвольте мне еще раз руку перевязать, – жалобно попросила Бабетта, – уж больно мазь щиплет.

– Гражданка Тизон знает, какую мазь предлагать! Ну да ладно, ладно, не дуйся! Так и быть, иди. Все равно сегодня от тебя мало толку на кухне…

Бабетта ушла, а меня Ганье заставил сварить ему чашку шоколада. Выпил он ее одним духом, предварительно добавив туда полрюмки коньяка, и сразу повеселел.

– Хочешь, я супом тебя угощу, а? – обратился он ко мне. – Ты вроде славная девушка, Алина! Нет, конечно, ты размазня, но на личико очень даже ничего. Хорошенькая девушка. Эх, люблю я стройных!

Он игриво ущипнул меня за талию. Его красное лицо и манеры отнюдь меня не прельщали, и я быстро отстранилась.

– Ты смотри, какая ловкая!.. Ну, давай-ка есть суп, приспело время обеда. Это только Австриячка со своими щенками обедает вечером, а мы, люди простые и настоящие санкюлоты, обедаем вовремя.

Вернулась Бабетта, и лицо ее было так спокойно, что я, поняла, что дело обошлось благополучно. Мы сели обедать, выслушивая бесконечные шутки мэтра Ганье и поминутно восхищаясь его грубым остроумием: чего только не сделаешь, чтобы понравиться дураку!

После обеда, снимая с плитки чайник с кипятком, я все же смогла развернуть записку. Бумага была бела, как снег, но, поднеся ее к горячей струе пара, вырывавшегося из носика чайника, я увидела, как на бумаге едва заметно проступают желтые буквы. Через некоторое время я могла прочесть письмо. Королева писала:

«Можете положиться на того, кто будет говорить с вами от моего имени. Я знаю, что у него на уме, вот уже пять месяцев, как он мне предан».

Потом буквы стали тускнеть и вскоре исчезли. Я бросила бумагу в огонь.

Слова письма я заучила на память, но они заставляли меня недоумевать. Неужели здесь, в стенах Тампля, у Марии Антуанетты был человек, которому она так доверяла? Доверие было безраздельным и полным, иначе королева никогда бы не стала об этом писать – у нее достаточно здравого смысла. Хорошо бы узнать имя этого таинственного роялиста! Но королева, опасаясь, что письмо может попасть в чужие руки, не желала подвергать его опасности и не назвала его имени.