прежде чем снова выйти на сцену. Когда представитель компании Roland лично доставил Джони первый усилитель Roland Jazz Chorus для концерта, Жако схватил его и оттащил в свой угол сцены. «Мое», — прорычал он. Когда Джони подошла к нему, он бросил на нее свирепый взгляд. И на этом все закончилось.

Она уже минут двадцать рассказывала истории о басистах. Поскольку я был большим поклонником Жако в период его работы с группой Weather Report, я прервал рассказ и спросил, каково с ним работать в плане музыки. Она ответила, что он отличается от всех остальных басистов, с которыми она играла. На тот момент он был единственным, кто, как ей казалось, по-настоящему понимал, что она пытается сделать. Вот почему она мирилась с его агрессивным поведением.

«Когда я только начинала, — продолжила она, — звукозаписывающая компания хотела дать мне продюсера с опытом создания настоящих хитов. Но Дэвид Кросби сказал: „Не позволяй им этого, продюсер тебя погубит. Давай скажем им, что продюсером буду я, они мне поверят“. Так что Кросби, по сути, просто значился моим продюсером, чтобы уберечь меня от звукозаписывающей компании и позволить мне записывать музыку так, как я хочу. Но потом стали приходить музыканты — каждый со своим представлением о том, как ему играть. И это в моем-то альбоме! Хуже всего были басисты, потому что они всегда спрашивали тонику».

Тоника аккорда в теории музыки — это нота, по которой назван аккорд и от которой он построен. Например, у аккорда до мажор тоника — до, а у аккорда ми-бемоль минор тоника — ми-бемоль. Вот так все просто. Однако аккорды, которые берет Джони, вследствие ее уникальной композиции и стиля игры не такие уж типичные: она соединяет ноты таким образом, что аккорды непросто различить. «Басисты спрашивали тонику, потому что так их учили играть. А я отвечала: „Просто сыграйте что-нибудь, чтобы хорошо звучало, а о тонике не беспокойтесь“. А они мне: „Мы так не умеем — мы должны сыграть тонику, иначе будет неправильно“». Поскольку Джони не училась теории музыки и не умела читать ноты, тонику она им сказать не могла. Ей приходилось давать им по очереди все ноты, которые она играет на гитаре, а они уже сами кропотливо разбирались, что это за аккорд.

Вот тут-то и сталкиваются психоакустика и теория музыки, порождая ядерный взрыв: стандартные аккорды, которые используют большинство композиторов, — трезвучия до мажора, трезвучия ми-бемоль минора, доминантсептаккорд и т. д. — совершенно однозначны. Ни один компетентный музыкант не стал бы спрашивать, какая у них тоника, потому что она может быть только одна и она очевидна. Гениальность же Джони заключается в том, что она создает аккорды неоднозначные: у них может быть и две разные тоники, и больше. Если ее гитаре не аккомпанирует бас, как в песнях «Chelsea Morning» или «Sweet Bird» («Сладкая пташка»), слушатель оказывается в состоянии расширенных эстетических возможностей. Поскольку каждый аккорд интерпретируется двумя и более способами, любое ожидание или предположение о том, что будет дальше, окажется гораздо менее уверенным, чем при прослушивании традиционных аккордов. А когда Джони последовательно соединяет несколько неоднозначных аккордов, гармоническая сложность значительно возрастает. Каждую такую последовательность можно интерпретировать десятками способов в зависимости от того, как слышится каждая их составляющая. Поскольку человеку свойственно держать в кратковременной памяти то, что он услышал мгновение назад, и интегрировать это с потоком новой музыки, вливающейся в уши и мозг, внимательные слушатели музыки Джони — даже немузыканты — записывают и перезаписывают в своем сознании множество музыкальных интерпретаций по мере развития произведения, и каждое следующее прослушивание рождает новый набор контекстов, ожиданий и интерпретаций. В этом смысле музыка Джони ближе всего, что я слышал, к изобразительному искусству импрессионистов.

Как только басист играет ноту, он фиксирует одну конкретную музыкальную интерпретацию, тем самым разрушая тонкую многозначность, так искусно сконструированную композитором. Все басисты, с которыми Джони работала до встречи с Жако, настойчиво играли тонику или то, что считали тоникой. Гениальность Жако, по словам Джони, проявлялась в том, что он инстинктивно понимал, как разгуляться в этом пространстве возможностей, одинаково подсвечивая разные интерпретации аккордов, и вместе с тем держать их многозначность в тонком равновесии. Жако добавлял басового звучания песням Джони, не разрушая одного из самых важных их качеств. Именно в этом качестве, как мы выяснили за ужином в тот вечер, и состоит один из секретов того, почему музыка Джони не похожа ни на какую другую: ее гармоническую сложность рождает жесткое условие, при котором музыка не привязана к какой-то одной гармонической интерпретации. Прибавим к этому неповторимый фоногеничный голос Джони, и мы погрузимся в целый мир звуков, в звуковой ландшафт, не похожий ни на какой другой.

Музыкальная память — еще один аспект экспертности в музыке. Многие из нас знают кого-нибудь, кто хранит в голове гораздо больше подробностей, чем кто-либо еще. Вероятно, кто-то из ваших друзей помнит абсолютно все анекдоты, которые слышал в жизни, а кое-кто из нас не может повторить даже тот, который нам рассказали сегодня. Мой коллега Ричард Парнкатт, известный музыковед и профессор музыкального восприятия в Грацком университете в Австрии, играл на пианино в таверне, зарабатывая на обучение в аспирантуре. Каждый раз, когда он приезжает ко мне в Монреаль, он садится за фортепиано в гостиной и аккомпанирует мне, а я пою. Мы можем очень долго вместе музицировать: любую песню, какую бы я ни назвал, он играет по памяти. Еще он знает разные версии песен: если я попрошу его сыграть «Anything Goes» («Все сойдет»), он уточнит, хочу я услышать версию Синатры, Эллы Фицджеральд или Каунта Бейси! Сейчас я, наверное, смогу сыграть или спеть по памяти сотню песен. Это нормально для человека, который играл в группах или оркестрах и выступал на сцене. Однако Ричард, похоже, знает тысячи песен — и аккорды, и тексты. Как ему удается? Могут ли простые смертные вроде меня тоже этому научиться?

Когда я был студентом в Музыкальном колледже Беркли в Бостоне, я познакомился с человеком, обладающим столь же замечательной музыкальной памятью, правда, не такой, как у Ричарда. Карла могла узнать музыкальное произведение за три-четыре секунды и сразу его назвать. Мне неизвестно, насколько хорошо она пела песни по памяти, потому что мы только тем и занимались, что искали мелодию, которую она не знает, и это была непростая задачка. Карла в итоге устроилась на работу в Американское общество композиторов, авторов и издателей (ASCAP), которое следит за плейлистами радиостанций, чтобы собирать авторские отчисления для