Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тут вот ход тайный и начинается, – кивнул игумен на дверь и постучал посохом в ставень: – Отец Илларион, это я, Иринарх. Ставень-то отомкни.
Доска откинулась, и показался куколь, расшитый черепом и костями, под которым не было видно ни лица, ни даже бороды.
– Глядь, отец Илларион, сие есть брат Авраамий. Коли нужда будет, ход тайный ему откроешь.
Куколь наклонился в кивке, оконце захлопнулось, а отец настоятель, как показалось Авраамию, с некой потаенной завистью посмотрел на ставень…
Уже выйдя из башни, Авраамий задумчиво сказал:
– Вот, значит, где Ивашка Болотников обитает…
– Как же ты его в темноте да под схимой рассмотреть сумел? – удивился настоятель.
– Да я и не рассматривал, – пожал плечами Авраамий. – Я же его не видел ни разу. Слышал, что царь Шуйский Болотникова в Каргополь отправил, а там воевода приказал Ивашке глаза выколоть да в прорубь спустить… Стало быть, никто Ивашку не казнил… А я думал – чего ж Сушильную башню иной раз Головленковской зовут? Теперь понял. У Болотникова кличка была – Головленко, что казаки дали. Вон, значит, как…
– Нет, брат Авраамий, тебе бы точно лазутчиком быть! А башню, ее и Сушильной зовут, потому как сети тут сушим, и Головленковской. Он же, почитай, первым был, кого велено в узилище держать. Ну и сидел там, где караулка у стрельцов. Года три отсидел, приболел шибко, помирать собрался. Исповедался, причастился, последнюю волю попросил выполнить – смерть хотел мнихом принять. Ну, как не исполнить? А он возьми, да выживи… Ну а как выжил, в схимники пошел… Попросил, чтобы в башне его оставили. Решили – пущай в притворе сидит, потайной ход стережет…
В утро Светлой седмицы, когда хор выводил «Христос воскресе из мертвых…», в Спасо-Преображенский собор ворвался мужик в коротком кожаном кафтане и войлочной шапке с назатыльником. Торопливо сдернув шапку, наспех перекрестившись, рыбак углядел Палицына, смиренно стоящего по правую руку от клироса.
– Воевода, свеи пришли! – прошептал помор.
От шепота иеродиакон выронил кадило, миряне запереглядывались, а хор сбился. Авраамий, ухватив мужика за рукав, торопливо вытянул его из храма, сердито прошипев в ухо:
– Чего орешь, дурень?
– Так ведь свеи пришли, – озадаченно повторил помор.
– Молодец, углядел. А чего орать-то в храме? Молебен идет, чего людей гоношить? Тишком бы подошел… Ну, сказывай толком – сколько кораблей?
– Мы с ночи за сельдью ходили. А тут – корабли свейские, штук семь, а с ними лодки мелкие, много. Автомоныч крикнул, чтобы я на Соловки шел.
– А сам-то он где? – забеспокоился Авраамий.
– Свеи, как нас увидели, паруса подняли, наперерез рванули. Он из самопала пальнул, чтоб ворогов отвлечь… Может, в плен попал, а может… – горестно вздохнул рыбак и, заглянув в глаза келаря, пытливо спросил: – Че дальше-то делать, отец воевода?
– А что договаривались делать, то и делайте, – пожал плечами Палицын. – Ты же вместе с Автомоновым был, когда разговор вели… Вот и ступай, с Богом!
Успев по дороге отдать с десяток приказов, Палицын вышел на площадку звонницы, где околачивалось несколько стрельцов, всматривающихся вдаль. Увидев инока, бездельники торопливо убежали – после Суда Божьего стрельцы крепко зауважали старого монаха. Одно дело знать, что старец Лавру отстоял, о которой все слышали, но не видели, и совсем другое узреть, как старец «приголубил» посохом грозного воеводу!
Скоро на площадку поднялись Мансуров и Беседнов. Сообщив, что все распоряжения выполнены, встали рядом. Чуть помешкав (службу-то надо заканчивать!), прибыл отец настоятель.
– Явились, – глухо сказал отец Иринарх, считая паруса. – Пять штук…
– Больше должно быть, – сообщил Палицын. – Рыбак сказал, семь видели, да еще и лодки…
В обитель, со всех семи ворот, тонкой струйкой вливались крестьяне, бросавшие жилье. Коров и овец угоняли в лес. Бабы плакали, мужики зверели, не стесняясь материться в стенах. Когда поток иссяк, из ворот вышли «осадные люди» (особый отряд из монастырских слуг) и принялись ставить срубы.
– С севом-то не успели, – вздохнул игумен. – Коли неделю-другую промедлим, без зерна останемся.
– Совсем? – удивился Авраамий, памятуя о монастырских запасах.
– Ну, совсем – не совсем, прокормимся, да и семена останутся. Хотя не велик урожай-то на островах. Рожь, да репа…
Елизарий Денисович кашлянул, привлекая внимание старцев:
– Отцы воеводы, свеи шлюпку спустили, под белым флагом…
– Никак, посольство? – встрепенулся Палицын, не успев удивиться диковинному обращению.
– Ну, как же без него? – усмехнулся настоятель. – Думают – вдруг-де новый игумен под руку к королю пойдет. Ну, как дети… – Покачав головой, настоятель кивнул: – Ну, брат воевода, пошли, свеев послушаем.
– Э, нет, отец настоятель! Не отпущу я вас, вдвоем-то! – возмутился стрелецкий голова Беседнов. – Мало ли, что свеи удумают – вас захватят да потребуют ворота открыть. А мы-то че делать будем? Как хотите, но два десятка стрельцов дам. И Ондрюшку Леонтьева пошлю. Он хоть и болтун, но парень надежный.
Выйдя на волю, старцы дождались, пока из ворот не выберутся ратные.
– Тут будем ждать или на берег пройдем? – поинтересовался Авраамий.
– Не гости они званые, чтобы навстречу идти, – отозвался игумен. – Им нужно – пускай сами и идут! А чего там горит-то? – приложив ладонь к глазам, всмотрелся настоятель.
– Починки горят, – сообщил Авраамий. – Я мужикам велел – как уходить будут, дома и дворы пожечь. Ну, на всякий случай, стрельцов отправил, чтобы присмотрели.
– А почто дворы-то палить? – хмуро поинтересовался игумен.
– Чтобы свеям не досталось, – пояснил келарь. – Зерно да скот вывезли, а что не смогли – велено в ямы попрятать. Оставят хоромы, свеи все тайники отыщут. А под пеплом да под бревнами горелыми – не сыскать. Да и сами бревна при осаде на что-нить годны. Срубы разберут, напротив обители сложат, вместо Гуляй-города. А так – шиш с маслом!
– Эх, брат Авраамий, слушаю я тебя – боязно, – задумчиво проговорил настоятель. – И прав ты вроде, а все равно – мороз по коже…
– Так и у меня, отче, мороз, – признался Палицын. – Еще хорошо, что народу там немного, уйти успели…
– А коли бы не ушли? – посмотрел игумен в глаза Авраамия.
– Пожег бы, – ответил келарь, не отводя взгляда. – Иной раз, чтобы большому войску спастись, нужно малым пожертвовать. Война.
– Война… – глухо выдохнул настоятель, но более ничего не сказал.
У причала, уткнувшись в бревна, стояли две шлюпки. Над одной развевался белый флаг, а над другой реял королевский штандарт – синий, с желтым крестом, украшенный черным двуглавым орлом.
– Быстро они орла нашего себе прицепили… – покачал головой настоятель.