Паплюх выругался – некрасиво, грязно. Раньше Тимур вспыхнул бы, услыхав богопротивные слова, стал бы Роману выговаривать, а сейчас… что же это за отрешенность такая, что за ленивое, вялое спокойствие? И еще – пустота. В сознании, в сердце – будто дыра, полная высокого вакуума. Он знал: это дыра в том месте, которое раньше занимали погибшие: Костя, Серега, Толик, Акмаль. Тимур отгонял мысли про дружинников, потому что они тянули к смерти его самого – нельзя сейчас отвлекаться на воспоминания об умерших братьях.

И как только подумал о них – закололо сердце. Как раньше, на Земле. Долго же не давало о себе знать, а тут на тебе. Рука сама поднялась, чтобы сунуться под воротник и помассировать грудь – да только сейчас это было невозможно.

– А он все летит… – тихо сказал Тим, глядя вверх.

С лепестками справиться не удалось, коротковолновое излучение щупа вязло в них, ничего не высвечивая на крошечном мониторе. Раздраженный напарник, отключив якорек, принялся наматывать трос на лебедку, медленно отплывая от диафрагмы.

– Ты о чем? – Он повернул голову, косясь сквозь боковое стекло шлема.

Над ними летел один из отсеков девятой платформы, похожий на раздавленный металлический цветок. Сквозь рваные дыры, окруженные потеками и вздутиями, виднелись внутренние палубы, объятые вакуумом. Медленно кружась, обломок двигался наискось к ветви – судя по всему, он должен пролететь неподалеку от поглотителя, чтобы через какое-то время врезаться в атмосферу Земли и сгореть там. Тимур несколько раз моргнул, вглядываясь. Сознание пыталось организовать лишенное привычных направлений межсфирное пространство в знакомую конфигурацию. Для Тима поверхность ветви представлялась твердью – то есть «низом», а космос выше орбиты Горнего мира – «верхом», и поэтому уродливый огромный артефакт, лениво плывущий в черном «небе» над головой, являл собою картину непривычную, даже сюрреалистическую.

– Вообще вся эта наша война межсфирная – планомерное уничтожение будущей навигации, – пробормотал Роман. – Все, что там у нас взорвалось и выстрелилось… Оно ж так и будет летать, регулярно возвращаясь в точку выстрела и взрыва. На те орбиты, где шли бои, лучше лет сто теперь не соваться. Да и вокруг не летать.

– А я про «магнитные пылесосы» слышал, – возразил Тимур. – Карен рассказывал: их вешают потом на орбитах, и они обломки собирают. Или даже сети крепкие могут на буйках распялить и в них мусор ловить.

– Да он же с теми же скоростями будет летать, что и в момент взрыва! Как ты это в сетку поймаешь? Любая разорвется… И пылесосы твои тоже не выдержат, их раздробит быстро.

– Нет, отец-командир говорил, какие-то электромагнитные подушки для этого изобрели, они замедляют скорость, а потом подтягивают медленно. Ну не знаю, в общем! А вот еще если…

Роман перебил, вновь покосившись на обломок платформы:

– Почему охрана по нему не стреляет? Я понял, диафрагма – створ гамма-лазера. Видишь, какого размера… гигаджоулевый он у них, что ли? Карен говорил, там каскадная аннигиляция позитрония, на ней все основано. Такая вот дура наш георг и сожгла. Но почему они этот кусок не распотрошат окончательно? Он же может о поверхность удариться, гляди, как летит. А там под сотню тонн.

Паплюх частил, сбивался, глотая слова, чуть ли не заикался. Он боялся и нервничал, а еще, кажется, был обижен. Это Тимур смекнул недавно, когда услышал в наушниках бормотание напарника: «Цветы… Женщины…»

– Что? – удивился он тогда. – Что ты говоришь?

– Мы – спасители Каабы, понимаешь?! – хрипло рявкнул в ответ Роман. – Мы – вот я и ты тоже – Горний мир уберегли от безбожников, от гибели спасли, уничтожения. Лично мы… я лично! Нас сейчас, в этот самый момент, на сфире женщины с цветами должны встречать, чествовать нас! Торжественный парад в нашу честь, святой ход, мы же человечество спасли… отстояли… грудью… на безбожный ковчег – грудью! И что? Что вместо этого?! Ничего! Болтаюсь тут, все забыли… С тобой болтаюсь. Несправедливо, несправедливо!

Слушать это было очень неприятно. Романа совсем одолела гордыня, никакого смирения. Тимур подумал тогда: а ведь Ромка всегда таким и был, причем с годами, пока они с курса на курс переходили, гордыня его росла, крепла. А Тим делал вид, что не замечает, прощал товарища. Вдруг как-то даже противен стал напарник, будто и не брат по оружию, а кто-то чужой со вздорным склочным нравом рядом болтается. Но и это чувство было отрешенным, неявным, без эмоционального накала, без искреннего горения души, с которым Тимур обычно все на свете воспринимал.

Не стоило вступать с Паплюхом даже в короткие дискуссии, тут же опять ругаться начнет, спорить же не было сил. Межсфирная погоня вымотала, высосала всю жизненную энергию – Тимур чувствовал себя опустошенным, вялым, сонным.

Они экономили газогенерирующие патроны и пока использовали «крыс» лишь дважды, уходя от георга. Тим молча включил реактивник скафандра, тремя выхлопами поднял себя выше и направил вперед, параллельно поверхности, изъязвленной крошечными дырочками, то есть кратерами микроастероидов. Он поежился, вспомнив об этой опасности. Вероятность попадания одного из них в сфиронавта крайне мала, но все же существует – и она тем больше, чем дольше остаешься в межсфирии. Может нарушиться герметизация космоформы… На втором, что ли, курсе им тот фильм показывали? Учебный трехмерный фильм про то, что происходит с человеком, попавшим в межсфирное пространство без герметичного скафандра. Невозможно было понять, снималась ли подлинная сцена или это компьютерное моделирование. Если последнее – все сделали очень реалистично. Кадры сопровождал торжественный, даже какой-то приподнятый голос диктора: «Распространено заблуждение, будто по причине сильного холода человек в межсфирии мгновенно замерзнет. Однако из-за отсутствия среды тепло будет покидать тело крайне медленно. Сначала из-за исчезновения внешнего давления воздух расширится в легких и пищеварительном тракте…» Пока комментатор говорил, на экране мужчина средних лет с изнеможенным лицом разевал рот в немом крике, глаза выкатились… Они выпучивались все больше, и одновременно началось невероятное: почти все тело бедняги стало раздаваться вширь, увеличиваться, будто он ребенок, рост которого показан в ускоренном темпе, да вот только тут рост происходил как-то уж очень монструозно, приводя к уродливым результатам: голова, колени, локти не росли, но плоть рядом с ними неудержимо распухала. А голос комментировал: «Влага испаряется с поверхности глаз, закипает внутри мягких тканей, мускулов, кроме того, расширяется газ, который естественным образом находится в различных полостях нашего тела и растворен в тканях». Человек на экране (он висел посреди чего-то неопределенно-черного, подсвеченный снизу прожектором) задергался, и комментатор пояснил: «Это начинается кессонная болезнь, когда пузырьки, образованные азотом в крови, закупоривают небольшие сосуды, мешая кровотоку и вызывая кислородное голодание различных участков тела». Тем временем мужчина, кажется, уже ослеп, он поводил вокруг руками, тяжело, с усилием ворочая головой на страшно распухшей шее. Диктор сказал, что из-за гипоксии мозга жертва сначала лишилась зрения, а затем полностью утратила ориентацию в пространстве. Кожа человека стала уже синеватой и внешне казалась ломкой, будто древний пергамент. Все это длилось около двух минут, может, немного меньше, а после мужчина умер – по словам комментатора, вскипевшая кровь остановила сердце; раскоряченное, изломанное болью тело больше не шевелилось, лишь очень медленно вращалось посреди чернильной пустоты.