В октябре следующего, 1973 года Танака и новый министр иностранных дел Охира отправились с официальным визитом в Москву. Согласование заключительного совместного документа началось еще в Токио между посольством и министерством иностранных дел Японии. Не требовалось особой прозорливости, чтобы понять, что главная цель поездки японского премьера – добиться каких-нибудь дополнительных сдвигов в территориальном вопросе. Поэтому, как и следовало ожидать, в проекте заключительного документа оставалось несколько белых пятен по существенным вопросам советско-японских отношений, которые предстояло заполнить уже в Москве.

Не совсем удачным оказалось и время визита, так как буквально накануне приезда японских руководителей и их первой встречи с Брежневым, Косыгиным и Громыко началась очередная война между Египтом и Израилем. Внимание советских руководителей раздвоилось. Были моменты, когда во время переговоров им передавали новые сообщения из Каира, требовавшие срочного ответа. Наша тройка начинала перешептываться между собой в то самое время, когда Танака высказывался по тому или иному вопросу. Это, разумеется, раздражало японцев, у них создавалось впечатление, что они говорят впустую, что их слова проходят мимо ушей сидящих напротив них кремлевских руководителей. В конце концов Танака, повысив голос, заявил, что просит внимательно выслушать и записать на бумаге то, что он скажет. После чего, отчеканивая каждое слово, он повторил известное японское требование о передаче Японии четырех островов.

Несколько развязная манера, в которой это было сказано, возмутила Брежнева. Он предложил прервать заседание и, вставая из-за стола, довольно громко сказал: «Ничего мы им не дадим». Вскоре для обеих сторон стало ясно то, что должно было быть ясно с самого начала: никакого реального продвижения вперед в территориальном вопросе на данном этапе не будет. Тем не менее ни Танака, ни советские руководители не были заинтересованы в полном провале. Начались поиски душеспасительной формулы, приемлемой для обеих сторон. После того как различные варианты были обсуждены, испробованы на запах и на вкус и отвергнуты одной или другой делегацией, японцы предложили формулировку, которая показалась заманчивой. Ключевая фраза этой формулировки гласила: «Сознавая, что урегулирование нерешенных вопросов, оставшихся со времен Второй мировой войны, и заключение мирного договора внесет вклад в установление подлинно добрососедских и дружественных отношений между обеими странами, стороны провели переговоры по вопросам, касающимся содержания мирного договора. Обе стороны договорились продолжить переговоры о заключении мирного договора между обеими странами в соответствующий период 1974 года».

При обсуждении этой формулировки уже в своем кругу, с участием Брежнева, Косыгина, Громыко и моим, выяснилось, что глава нашего правительства считал, и не без основания, что эти слова будут интерпретироваться японцами как обязательство Советского Союза продолжить обсуждение территориального вопроса. Косыгина убеждали, что эти слова не исключали и иную интерпретацию, а именно что после войны остался нерешенным не вопрос о четырех островах, а совсем другие вопросы. В итоге Косыгин не стал возражать, хотя было видно, что он остался при своих сомнениях.

В конце визита перед пресс-конференцией Танаки я посоветовал послу Ниидзеки рекомендовать премьер-министру не пытаться публично интерпретировать заключительный документ в свою пользу, чтобы не вызвать негативной реакции с советской стороны. Видимо, он так и сделал, потому что прояпонские интерпретации документа начались уже после возвращения японских руководителей домой.

Какуэй Танака плохо кончил. Он был осужден по шумному делу о получении рядом японских деятелей крупных взяток от известной американской корпорации «Локхид» и провел часть своей последующей жизни в тюрьме. Тем не менее ему удалось, благодаря крупным суммам денег, которые он тратил на политическую игру, держать под контролем свою фракцию депутатов практически до самой смерти.

Впоследствии советско-японские отношения поразил новый недуг, связанный с китайским фактором. После того как Ричард Никсон отправился в Пекин и нормализовал отношения с Китайской Народной Республикой, к великому удивлению и раздражению японских политиков, которые не были заблаговременно об этом информированы (в Токио это называли никсонским шоком), возник вопрос о переориентации японской политики. Это было совершено Танакой и Охирой, которые, в свою очередь, отправились на поклон в Пекин.

Нормализация японо-китайских отношений не вызвала в Москве какой-либо отрицательной реакции. Для общественного мнения было бы странно и непонятно, если бы кто-то стал возражать против установления дипломатических отношений между двумя соседними государствами. Однако дело пошло дальше. Пекин стал активно нажимать на Токио, предлагая заключить Договор о мире и дружбе. Это уже начало брать Москву за живое. Еще хуже было то, что китайская сторона стала добиваться включения в текст договора статьи о противостоянии гегемонизму какой-либо державы. Поскольку китайские руководители не делали секрета из того, что, с их точки зрения, носителем гегемонизма является Советский Союз, это не на шутку задело советское руководство, если не сказать больше.

Да и сам я считал, что заключение договора с такой формулировкой выглядело бы как недружественный жест в отношении нашей страны. Помимо частных бесед с различными японскими деятелями по этому поводу мною был предпринят шаг, который получил весьма широкую огласку. В начале февраля 1975 года я отправился к вице-президенту правящей Либерально-демократической партии, бывшему министру иностранных дел Сиине, который, как мне было известно, опасался, как бы Япония не пошла на поводу у Китая. Придя к нему, я обнаружил, что в приемной находилось несколько журналистов. Более того, Сиина вроде бы невзначай оставил приоткрытой дверь из приемной в кабинет. В беседе я в довольно резких тонах заявил, что если Япония заключит с Китаем договор, содержащий статью о гегемонизме, то это может нанести серьезный ущерб ее отношениям с Советским Союзом.

Сообщения о сделанном мною неофициальном представлении появились в печати. Хотя первые публикации газет были выдержаны в спокойных тонах, постепенно шум вокруг моего неофициального представления нарастал. Сторонники сближения с Пекином выражали недовольство вмешательством советского посла в дела, касающиеся отношений Японии с третьим государством. Дело дошло до запросов в парламенте.

Тем временем посольство продолжало свою разъяснительную работу. Требовалась, однако, известная осторожность. Дело в том, что мы волей судеб оказались, как говорится, в одной лодке с Сейранкай, как называли ту группировку Либерально-демократической партии, которая ориентировалась на Тайвань. Депутаты парламента, в недавнем прошлом сторонившиеся нас, а мы их, вдруг стали находить общий язык друг с другом. Как тут не вспомнить слова лорда Пальмерстона о том, что Англия не имеет постоянных друзей или постоянных врагов, она имеет только постоянные интересы. Можно к этому добавить, что при определенных обстоятельствах и интересы могут меняться.

Многочисленные публикации по поводу деятельности посла в тот период были выдержаны примерно в одном тоне. Приведу выдержку из одной из них, появившейся в газете «Санкэй самбун» 14 февраля 1975 года: «Хотя японское правительство внешне делает вид, что воспринимает эти активные действия Советского Союза по отношению к Японии нарочито спокойно, заявляя, что эта деятельность посла на посту, который он занимает, выглядит естественной в соответствии с дипломатическим курсом его страны, тем не менее японское правительство выражает свое удивление и замешательство перед энергичными действиями посла Трояновского, считая, что эти действия посла, когда он сам занимается открытой политической деятельностью, являются слишком откровенными и слишком смелыми».