Вайлевское описание похорон я нашел в номере 36 «Синтаксиса», но бдительно просмотрел после этого все прочие отчеты о грустной церемонии в Фонтенэ-о-Роз и, конечно, нашел разночтения (как может быть иначе у плюралистов?). В очерке Зиновия Зиника в том же номере «Синтаксиса» никакого горшка не было упомянуто, но зато был упомянут пакет. И поскольку у Зиника назван был по имени поэт (и без того очень известный), а также упомянут какой-то их там плюралистический кадиш и развернута мысль о наилучшем обслуживании писательских похорон, я приведу и лондонскую (зиниковскую) версию – тем более что уходить от дома № 8 мне пока неохота:

«На похоронах Синявского поговаривали, что, мол, в главной синагоге Одессы поют кадиш по Абраму Терцу, и поэтому вовсе не ясно, чье тело хоронили в парижском гробу.

Но не в том дело. На кладбище речь над могилой Синявского произносил поэт Андрей Вознесенский. В руках он держал пластиковый пакет и с этим пакетом, как я заметил, ни на секунду не расставался. Пакет оттопыривался: он был, похоже, набит какой-то снедью – такие пакеты носят с собой «органики», сидящие на специальной диете из отрубей с фасолью. Закончив надгробную речь, Вознесенский засунул руку в пакет и вытащил оттуда – кто бы мог подумать? – землю. Поэт объявил, что это горсть родной земли, которую он привез на могилу писателя на чужбине. Довольно увесистая горсть: с полкило. И не просто российской земли, а земли из Переделкина, – видимо, потому, что хоронили все-таки писателя. А поскольку Синявский изучал творчество Пастернака, все присутствующие поняли, что переделкинская земля – с могилы Пастернака. Моя подруга, парижанка Ира Уолдрон, сказала, что не впервые встречает Вознесенского на похоронах писателей-эмигрантов. Можно даже сказать, что он был на похоронах всех писателей, скончавшихся на чужбине в последнее десятилетие… И всюду с ним пакет родной земли. Все оттуда же, как я понимаю, с могилы Пастернака. То есть Вознесенский просто-напросто гробокопатель. Скоро от могилы ничего не останется. С чем ездить на похороны за границу?»

Учитывая, что писатели не перестают умирать и «спрос на горсть земли с могилы великого человека был, есть и всегда будет», писатель-гуманист З. Зиник предлагает как-то упорядочить это дело и открыть специальный магазин, где будут продавать в баночках землю с могил великих людей. У Зиника есть несколько разнообразных идей по части упаковки и обработки могильной почвы, но в целом все они в духе «макабрических» похорон в Фонтенэ-о-Роз и журнала «Синтаксис». И не эти мелочи занимают мой праздный ум, пока я стою перед домом № 8 на улице Бориса Вильде. Как человек серьезный, с креном к зарубежному туризму, я думаю о музее. Конечно, со временем здесь можно будет открыть Дом-музей Синявских или Дом-музей идейной (или безыдейной) борьбы в эмиграции. Еще лучше было бы открыть музей «Русские 60-е годы XX века». Но кто даст деньги, кто станет спонсором?.. У меня есть кое-какие идеи. Если объявить, что на печатном станке в подвале Синявских печаталась брошюра Троцкого «Женский перманент и революция», деньги потекут со всех сторон (здесь несколько троцкистских партий, в том числе и нелегальных, и они не перестают трясти зажиточных евреев). Во всяком случае, деньги найдутся, было б желание. А оттого, что я буду стоять вот так столбом и мерзнуть перед грустным домом № 8 в Фонтенэ, от этого дело не сдвинется…

Русский альбатрос спасает французского петушка Иван Мозжухин • Старый Жак из Монтрея

Городок Монтрёй (Montreuil), что прилепился к восточной окраине Парижа, знаменит своим блошиным рынком – настоящей, а не туристической, как на Клиньянкуре, «вшивкой», с которой и начинается этот городок, – начинается довольно убого и неопрятно. Так что если кто при парижанине назовет Монтрёй «городом искусства», то это вызовет только кривую усмешку. А между тем напрасно он усмехается, гордый парижанин – именно Монтрёй каких-нибудь три четверти века тому назад прославил хотя и не слишком древнюю, а все же любимую народом музу и сыграл важную роль в спасении одного из искусств, которое боевитый Ильич назвал когда-то главным орудием партии (мог ли быть выше комплимент в его партийных устах?). Ныне, конечно, роль этой музы поблекла, особенно в России, а все же и нынче остались на свете многие миллионы поклонников кино. Ибо речь, как вы, наверное, уже поняли, идет о кино.

Нынче городок Монтрёй, с его виллами, многоэтажками, с роскошной мэрией, прекрасным парком и итальянского вида Музеем живых искусств в парке – нынче Монтрёй уже не сотрясает основ мирового искусства, хотя он и нынче не чужд новаторства. В историю кинематографии городок Монтрёй, без сомнения, вписал яркую страницу, и притом соединил свое имя не только с мировым или французским кино, но и с русским – может, в первую очередь с русским. Впрочем, начну по порядку…

Лидером французского кино в начале XX века была фирма «Пате», у которой в Монтрёе имелась студия «Альбатрос», а задорный галльский петушок на афишах фильмов «Пате» был тогда знако́м любому поклоннику кино. Но Первая мировая война нанесла знаменитой французской фирме урон – казалось даже, непоправимый. К концу войны «Пате» отставала от американской промышленности уже лет на пять. Американцы выбросили к тому времени на кинорынок три тысячи высокопрофессиональных дешевых фильмов. Американцы привили кинозрителям, не только своим, но и европейским, и русским, новые вкусы. Французам оставалось только сложить оружие и сойти на нет. И тут в судьбу «Пате» вмешались счастливые обстоятельства. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Французам помогли русские беды – война, революция и, наконец, октябрьская катастрофа 1917 года, за которой последовали незабываемый 1918-й, а потом незабываемый и непереносимый 1919-й. Среди прочих отраслей человеческой деятельности в России загнано было в тупик великолепное русское кино. Снимать было больше нельзя, выжить тоже, оставалось бежать. Вот тогда-то в Париже и появилась киногруппа Ермольева, старого, довоенного еще русского партнера «Пате». Фирма «Пате» уступила русской группе простаивающую свою студию в Монтрёе, и русские вселились в съемочный павильон на улице Сержанта Бобийо – он и нынче стоит среди каких-то пакгаузов во дворе дома № 52 свидетельством чуда, которое свершилось здесь 90 лет тому назад. Чудо заключалось в том, что здешний «Альбатрос» (поначалу это было «Товарищество Ермольева», а после 1922 года и отъезда Ермольева – «Альбатрос»), русский альбатрос сумел спасти галльского петушка фирмы «Пате» от всемогущего голливудского льва. Выяснилось, что русские умеют делать все то же, что американцы. У них не только гениальные актеры и режиссеры, операторы и художники, сценаристы, портнихи и декораторы, у них еще и передовая техника. Оказалось, что они могут создать на радость публике любой «постановочный» фильм – какую-нибудь «Шахерезаду». И стало видно, что этот русский «Альбатрос» не хуже Голливуда взялся за воспитание собственной публики, что он задает тон в искусстве и воспитывает для французского кино новых гениев. Разве не об этом свидетельствуют воспоминания знаменитейшего французского режиссера Жана Ренуара, который был сыном прославленного художника Огюста Ренуара и, естественно, с молодых лет шел по стопам отца, занимался художественной керамикой, а русскими из Монтрёя был совращен на дорогу кинематографа? Вот поразительное свидетельство Ренуара о воздействии мозжухинского фильма, показанного в Париже: