Подошел официант. Брунетти заказал себе кампари с содовой, Флавия спросила еще кофе, потом поменяла заказ на кампари. Дети явно заскучали, и в конце концов Флавия предложила им прогуляться по набережной и купить себе «У Нико» мороженого. Идея была встречена всеми с облегчением.

Когда они ушли — Виви почти бежала, чтобы успевать за длинными шагами Паоло, — Брунетти сказал:

— Хорошие детишки.

Флавия молчала, так что он добавил:

— Я не знал, что ты их привезла с собой в Венецию.

— Да, у меня редко получается провести с ними выходной, но в эту субботу я не пою, так что мы решили отправиться сюда. Я пою сейчас в Мюнхене, — добавила она.

— Я знаю. Я читал про тебя в газетах.

Она смотрела поверх воды, за канал, на церковь Реденторе.

— Я никогда не была здесь ранней весной.

— Где ты остановилась?

Она отвела глаза от церкви и посмотрела на него.

— У Бретт.

— А-а. Она вернулась с тобой? — спросил он.

В последний раз он видел Бретт в больнице, но там она оставалась только одну ночь, а потом через два дня они с Флавией уехали в Милан. Он не получил от них ни слова до вчерашнего дня, когда Флавия позвонила и пригласила его встретиться и выпить.

— Нет, она в Цюрихе, читает лекцию.

— И когда она возвращается? — вежливо спросил он.

— На той неделе она будет в Риме. Я заканчиваю в Мюнхене вечером в следующий вторник.

— А потом что?

— А потом Лондон, но только концерт, а после Китай, — сказала она тоном, в котором слышался упрек его забывчивости. — Я приглашена давать мастер-класс в Пекинской консерватории. Разве ты не помнишь?

— Так вы все-таки собираетесь это проделать? Собираетесь отвезти произведения обратно? — спросил он, удивленный.

Она не пыталась скрыть удовольствие.

— Конечно, собираемся. То есть я собираюсь.

— Но как ты это сделаешь? Сколько там предметов? Три? Четыре?

— Четыре. У меня семь мест багажа, и я устроила так, что меня будет встречать в аэропорту министр культуры. Я сомневаюсь, что они будут искать древности, контрабандой ввозимые в страну.

— А что если найдут? — спросил он.

Она театрально махнула рукой.

— Ну, я всегда могу сказать, что привезла их, чтобы подарить китайскому народу, и что собиралась вручить их по окончании мастер-класса в знак моей благодарности за то, что они меня пригласили.

Она это проделает, и он был уверен, что у нее получится. Он рассмеялся при этой мысли.

— Что ж, удачи тебе.

— Спасибо, — сказала она, уверенная, что никакой удачи ей там не понадобится.

Они немного посидели молча — третьей с ними была Бретт, незримая, но была. Мимо ползали vaporetto, официант принес их напитки, и они обрадовались его присутствию.

— А после Китая? — наконец спросил он.

— Множество путешествий до конца лета. Это еще одна причина, по которой я хотела провести выходные с детьми. Мне надо ехать в Париж, потом в Вену, а потом снова в Лондон. — Когда он ничего не ответил, она попыталась развлечь его, сказав: — В Париже и Вене я буду умирать. Лючия и Виолетта.

— А в Лондоне? — спросил он.

— Моцарт. Фьордилиджи. А потом мой первый опыт с Генделем.

— А Бретт с тобой поедет? — спросил он и отпил кампари.

Флавия опять посмотрела на церковь — церковь Спасителя.

— Она собиралась остаться в Китае по крайней мере на несколько месяцев, — только и сказала Флавия.

Он снова сделал глоток и взглянул на воду, неожиданно увлекшись танцем солнечных лучей на ее рябящей поверхности. Три воробьишки приземлились у его ног, прыгая в поисках пищи. Он неторопливо потянулся, отломил кусочек булочки, которая так и лежала на тарелке перед Флавией, и бросил его птичкам. Они жадно накинулись на хлеб и разорвали его в клочья, потом каждый улетел в безопасное место, чтобы поесть.

— Ее карьера? — спросил он.

Флавия кивнула, потом пожала плечами.

— Боюсь, что она гораздо больше придает значение ей, чем… — начала она, но умолкла.

— Чем ты своей? — спросил он, не готовый поверить.

— В некотором отношении, я полагаю, это правда. — Видя, что он собирается возражать, она положила ладонь ему на руку и стала объяснять. — Посмотри на это с другой стороны, Гвидо. Кто угодно может прийти послушать меня и зайтись в овациях, при этом ничего не понимая ни в музыке, ни в пении. Ему просто нравится мой костюм, или сюжет, или просто он кричит «браво» потому, что все кричат. — Она увидела, что Брунетти не верит, и продолжила: — Так и есть. Поверь мне. После каждого представления моя гримуборная забита поклонниками, которые рассказывают мне, как я прекрасно пела, даже если тем вечером я выла, как собака.

При этом воспоминании по ее лицу пробежала тень, и Брунетти понял, что она говорит правду.

— Но подумай о том, что делает Бретт. Очень мало кто знает что-либо о ее работе, только специалисты понимают важность того, что она делает. Я полагаю, разница в том, что о ней могут судить только люди ее круга, равные ей, поэтому планка гораздо выше, и похвала действительно что-то значит. А мне может аплодировать любой дурак, желающий повеселиться.

— Но то, что ты делаешь, красиво.

Она открыто рассмеялась.

— Смотрите, чтобы Бретт этого от вас не услышала.

— Почему? Она так не думает?

Все еще смеясь, Флавия объяснила:

— Нет, Гвидо, ты не так понял. Она думает, что то, что она делает, тоже красиво, и что вещи, с которыми она работает, так же прекрасны, как музыка, которую я пою.

Тут он припомнил, что в заявлении Бретт ему кое-что показалось неясным, и он еще хотел переспросить ее об этом. Но тогда не было времени: она попала в больницу, а потом немедленно покинула Венецию, подписав только официальное заявление.

— Я кое-чего не понимаю, — начал он и расхохотался, осознав, насколько это верно.

Улыбка Флавии стала нерешительной, вопрошающей.

— Чего же?

— В заявлении Бретт, — объяснил он. Лицо Флавии расслабилось. — Она написала, что Ла Капра показывал ей чашу, китайскую вазу. Я забыл, какого она, предположительно, века.

— Третье тысячелетие до нашей эры, — пояснила Флавия.

— Она тебе об этом говорила?

— Конечно.

— Тогда, может быть, ты мне поможешь. — Она кивнула, и он продолжил: — В своем заявлении она написала, что разбила ее, специально уронила на пол.

Флавия кивнула.