В XVIII в. нередко все дочери из одной семьи встречались в одном монастыре; так, пять сестер Милези постепенно стали сестрами-кармелитками в монастыре Сан-Никколо — для них Гольдони написал стихотворение «к случаю». Иногда сестры приносили обет одновременно: так поступили обе дочери из семьи Корнер, решившие в 1755 г. стать монахинями монастыря Сан-Бьяджо на Джудекке.

Стихотворения по поводу пострижения или принятия сана писались по заказу и, судя по словам Гольдони, очень хорошо оплачивались патрициями, а затем непременно публиковались. Сам Гольдони за четырнадцать лет написал не меньше двух десятков таких произведений — как для друзей, так и для влиятельных семейств. Иногда он даже жалуется, что хотя таких заказов и много, однако все они приходятся на два месяца: «В течение года я в апреле и сентябре буквально теряю разум: девицы друг за другом либо подаются в монахини, либо выходят замуж».[523] Из этого следует, что немало девушек добровольно хотели провести жизнь в монастыре. Гольдониевская состоятельная вдова донна Аурелиа спасает дочь от брака с человеком, в честности которого у нее есть все основания сомневаться, и, отдав ей в мужья собственного возлюбленного, уходит в монастырь, или, точнее, «к тетке, которая заменяет в моей пьесе монастырь, так как в Италии это слово запрещено произносить на сцене»;[524] для гольдониевских отцов угроза отправить «к тетке» по-прежнему была действенным средством вразумления дочерей.

Конечно, угроза быть отданной в монастырь пугала, однако условия жизни будущей монахини были поистине идиллическими по сравнению с жизнью в браке. По крайней мере, в произведениях Гольдони это именно так. Ибо мнение автора не может расходиться с мнением заказчика, и в заказных стихах ему приходится славить род и ободрять послушницу, расписывая ей прелести избранной ею монастырской жизни. Поэтому будь то ритуальные церемонии или повседневная жизнь монахинь, картины монастырской жизни дышат покоем и уверенностью, словно все то, что порождало страдания Арканджелы, более не существует. Нет больше похорон, только свадьбы: певчие облачаются в роскошные одежды и голосами почти небесными поют в сопровождении скрипок, органа и виол; звуки возносятся под стрельчатые своды, и в это время появляется облаченная в белые одежды девственница, волосы рассыпаются по плечам, словно она приготовилась сочетаться браком с женихом земным. Смиренно, однако без излишней скованности направляется она к священнику и отвечает на его вопросы. Затем, преклонив колена перед алтарем, она молится, а в это время звучит своеобразная прелюдия к большой мессе. Лучшие композиторы сочиняли исполнявшуюся в эти торжественные часы музыку. Обряд пострижения — это целый спектакль. Пока на девственницу медленно надевают надлежащее облачение, она обменивается со священником установленными формулами вопросов и ответов, а затем громко стучит в ворота священной ограды, подтверждая тем свою волю войти в них. Никакого вынужденного молчания, никакой скудной пищи. Из комнаты для приемов доносятся голоса женщин, приглашенных на церемонию, за решетчатыми перегородками ожидают сестры, родственники и друзья принимающей постриг. Шоколад, пирожные, кофе, шербеты: сердца могут радоваться.[525]

Не все церемонии отличались подобной роскошью, вдобавок идущей вразрез с декретами Совета десяти. Только состоятельные семьи, помещавшие своих дочерей в самые богатые монастыри (в частности Сан-Закария и Сан-Лоренцо), могли обставить обряд с такой пышностью. Девушки эти и после пострига продолжали находиться на привилегированном положении и могли не исполнять работ, вмененных в обязанности всем остальным сестрам. Девушки из скромных, не располагавших средствами семейств, став послушницами, должны были выполнять различные черные работы, и желания их никого не интересовали.[526]

Правительство, осведомленное о насилии, совершаемом над большинством женщин, помещенных в монастырь, иоб отсутствии у них призвания к монашеской жизни, изначально заняло весьма гибкую позицию по отношению к уставным правилам. Санудо отмечает, что еще в 1509 г. во время карнавала монахини под звуки дудок и флейт весело отплясывали с мужчинами в комнатах для приема посетителей. В 1619 г. патриарх Тьеполо решил, что необходимо предоставить монахиням «в поведении, в следовании уставу и в одежде различные послабления, разумеется, в рамках добропорядочности и полезного примера»; еще он решил, что надобно «воспитывать монахинь, кормить их и одевать, соблюдая уважение и деликатность», например, «не принуждая их носить колючие шерстяные рубашки и спать на соломенных тюфяках».[527] Даже Арканджела отмечает, что в ее время монастырь служил убежищем для «совершивших скандальные поступки», признавая, таким образом, что некоторые сестры, не имеющие призвания к монашескому сану, были заслуженно помещены в монастырь.[528]

В самом монастыре наказанию подлежали только явные проступки; еще строже относились к тем монахиням, кому удавалось совершить побег с помощью своего возлюбленного.

Очевидцы утверждают, что в XVIII в. приемные в монастырях являлись местами, весьма удобными для ведения не только чинных бесед, но и оживленных разговоров, во время которых можно было выпить прохладительного, посмеяться, послушать музыкантов и закрутить любовную интрижку. Иногда свидания в монастырских приемных использовались в политических целях — например, старинная подруга Казановы, графиня Коронини, живя в монастыре Санта-Джустина, продолжала плести политические интриги.[529] Случалось, что монастырская приемная становилась сценой для демонстрации утонченного эротизма (подобные скандалы, несомненно, увеличивали число претензий инквизиторов). Например, загадочная М.М., для которой явно не составляло труда покидать монастырь Санта-Мария дельи Анджели в Мурано и встречаться со своим любовником в его венецианском казино, начала соблазнять Казанову прямо в стенах монастыря.[530] Иными словами, повсюду царило удовольствие. По рассказам Градениго, в монастыре Девственниц 23 февраля 1762 г. был устроен бал:

…весьма многолюдный, продлившийся до девяти утра; он проходил в приемной, дабы повеселить сестер; на нем танцевали немало благородных кавалеров и дам, множество читтадини, аристократов, и в том числе несколько господ весьма сурового нрава; музыканты играли на самых разных инструментах, освещение было великолепно, щедрые устроители бесплатно угощали пирожными.[531]