Вы мне поможете, Булуш и Господь.

Снова слова ничего не значат, снова слова смехотворны. Вчера мы пережили одну из прекрасных симфоний юности.

В нашем квартале было нечто вроде погрома. Булуш написала мне, чтобы я уехала из города в Тлусте[93] с Зигушем. Она написала «вместе». «Вместе»! Это было бы так замечательно, так приятно. Хотя на данный момент невероятно. Но в наше время даже самая большая нелепость может сбыться.

О, мой дорогой Зигуш, мы уедем вместе, тра-ля-ля-ля-ля … ааах! Бимба передает привет, а я посылаю тебе поцелуй и Зигуш тоже. Рена.

Вы мне поможете, Булуш и Господь.

С чего начать… Ладно. Скажу просто, как это было. Прикатила волна хорошего и плохого. Сейчас все хорошо, потому что хорошо мечтать, хорошо целоваться. Но сегодня я не «горю», я не похожа на пса, который пытается освободиться от цепи, даже при том, что я все еще изнываю от тоски. Это потому, что З. сказал сегодня ужасную вещь. Он сказал, что хочет почитать мой дневник, потому что это его возбуждает, стимулирует. Послушай, мой дорогой Дневник, я тебя люблю, я тебя люблю, ты – моя душа, ты живешь в тысяче моих радостных воспоминаний, ты плачешь слезами моих старых неприятностей, но я никогда не писала тебя ради стимуляции любви! Я что, должна постоянно разрывать глубочайшие уголки своей души, должна заставить свое сердце кровоточить, чтобы он мог мне поверить и чтобы он находил в этом удовольствие? А как же я, почему я люблю без всякой стимуляции? (Я нахожу стимуляцию в мечтах.) Я не думаю, что жизнь – такая идиллия. Жизнь полна горечи, даже нет необходимости ее искать. И вот поэтому Зигмунт такой, именно такой. Потому что было слишком много приятного.

Я думаю, что даже хотя З. хороший, нежный и милый (сегодня он был действительно милый), в нем есть какое-то странное спокойствие. Я не впервые об этом думаю. Я пишу, и думаю, и сержусь, как сегодня, но как только я свернусь калачиком рядом с ним, как только обниму его, снова бреду по воздуху. Что мне делать? Фантазии тоже самые приятные. Они сбудутся, должны сбыться! Разве можно любить кого-то и одновременно испытывать неприязнь?

Вы мне поможете, Булуш и Господь!

Скорее всего, можно. Нет, сегодня я об этом писать не могу, потому что я сердита. З., тот, кто может быть таким дорогим, теплым, как мое собственное сердце, может быть и таким далеким. Да, вчера он был далеким. Мне было тяжело и страшно мрачно. Я так рада! У меня есть моя поэзия! Мои стихи. Я их так люблю.

Это не правда, З. совсем не добр ко мне! Он говорит такие вещи, например, что у меня меняется вкус. Он говорит это специально, он это говорит, чтобы сделать мне больно, а когда человек кого-то любит, он не хочет причинять им боль. Жизнь мрачная, но наш крохотный кусочек неба был голубым. Теперь ничего не осталось. В такие дни, как сегодня, мне кажется, мы вместе будем несчастливы. Но эта мысль так сильно ранит. О Господи, почему это так больно? Это ужасно, это очень тяжело, хочу, чтобы уже была суббота.

Вы мне поможете, Булуш и Господь!

Хороший, спокойный, тихий, благословенный субботний вечер. Моя душа успокоилась. Почему? Потому что я снова прижалась к нему, он меня ласкал, и я чувствовала себя его крошечной дочуркой. Забыла обо всем плохом. Жалко, что Зигуш уже ушел. Я бы могла так лежать возле него долго, долго.

Вы мне поможете, Булуш и Господь!

Сейчас тихо и спокойно, я хорошо себя чувствую. Хочется снова свернуться калачиком и спать. Было что-то, что не выразить словами. Был он. Не знаю, что я пишу. Потому что темно. О, какая ароматная ночь. Это был замечательный полет, дьявольский и божественный одновременно. Мы сделали большой шаг вперед. К тому З., которого все обожают! Почему, о, почему только через пять лет? Ведь сегодня, уже, уже сегодня. Ноги не справлялись. Было так приятно то, что З. сказал – я взрослая. И с Марысей тоже было очень мило, я и правда люблю такую папину-мамину нежность. Может быть, даже предпочитаю. Все это дивно. Божественно и очень по-человечески. О, как бы я хотела снова прижаться к нему и сказать: «О, папочка дорогой!» Сейчас пойду мечтать сладко и спокойно.

Вы мне поможете, Булуш и Господь!!!

Так скажи мне, Зигуш, как мне пережить эти два дня, эти две ночи? Каждый час длится в десять раз дольше. О, они тянутся так медленно, они такие ужасные, такие мучительные, такие тягостные. Как это произошло? Как все выплеснулось – то, что копилось, росло и росло? И будет ли теперь так всегда? Захотим ли мы когда-нибудь большего, и если да, то когда, о когда? Потому что сегодня мне этого не нужно, но этого хочет мое тело, оно просит, оно требует этого. Будет так теперь каждый день? Странно, что мне кажется, я не смогу вернуться к тому, как было раньше. Я созрела. Я перезрела. Хорошо думать, хотеть и получить – но как? Все это меня пугает. Потому что это трезвая мысль. Слишком трезвая. Как я могу думать об этом как о достигнутом или достигаемом, а не о том, как это сделать? Нет! Нет! Я просто не могу собраться с мыслями. И поэтому это письмо как молотом меня ударило. Моя милая Булуш. Моя хорошая, дорогая, я теперь знаю, что у тебя были лучшие намерения. Знаю, потому что сама тоже этого хочу, потому что это моя судьба. Но знаешь ли ты, что это полный абсурд, величайшая иллюзия на земле. Теперь, только теперь, когда я прочла твое письмо, я поняла, что для этого нет реальных, серьезных причин. Ты – женщина, которая многое пережила. Ты много знаешь. И ты говоришь, что я должна быть практичной. Ты такой ребенок. Ты знаешь, что то, как ты мне это представила, показалось мне, ну (во избежание греха), просто плохим вкусом. Подумай, двое молодых людей и…