Второй сверток был намного толще. Он тоже был приготовлен заранее, только имя появилось на нем уже после того, как мисс Оливия заболела. Сверток для Анны давно уже был подписан и ждал своего часа, тогда как имя Джозефа было написано рукой умирающей.

Джозеф смотрел, как Анна возвращается на кухню, держа по свертку в каждой руке. Он курил, и в воздухе висел едкий дым. Джозеф сам скручивал папиросы и любил крепкий табак. Сперва он взглянул на ее сверток.

— Ты открывала его?

— Да.

— Ты сказала, что здесь сотня фунтов.

— Да.

Он взял свой собственный сверток и сорвал обертку.

Внутри была толстая пачка грязных однофунтовых банкнот, на которую он с изумлением уставился. Такие купюры были бы более уместны в дешевом игорном притоне.

Они воняли табаком. Было трудно поверить в то, что мисс Оливия к ним хотя бы прикасалась. Никаких записок или пометок — только бумажная обертка и имя на ней. Джозеф положил папиросу на стол и стал пересчитывать купюры — они, похоже, отсырели и прилипли одна к другой. Джозеф, чтобы разделить их, послюнил палец — он всегда так делал, когда надо было пересчитать бумажные деньги или перевернуть страницу книги. То, что банкноты были грязными, его не смущало. Он снова и снова слюнявил палец.

— Тридцать… Тридцать один… Тридцать два…

Джозеф подумал, что в свертке окажется ровно сотня.

С той сотней, которую получила Анна, — не так уж плохо, а потом будет еще рента. И он продолжил счет.

— Сорок… Сорок один… Сорок два…

Дым от папиросы попал ему в нос, и Джозеф с досадой отмахнулся, продолжая считать.

— Пятьдесят… Пятьдесят один… Пятьдесят два…

Он начал сбиваться со счета.

— Шестьдесят пять… шестьдесят семь… шестьдесят девять…

Анна стояла по другую сторону стола и смотрела, как поднимается и опускается его палец. Потом вдруг заметила, что на лбу Джозефа выступил пот. Его голос задрожал, и банкноты выпали из рук. Джозеф произнес:

— Мне плохо, — и затем прерывающимся голосом:

— Я… отравлен…

Взгляд Джозефа обвинял Анну. Язык хотел обвинить Оливию Беневент, но слова застряли у него в горле.

Он умер до прихода врача.

Ретли гудел. Новое расследование и новые похороны, на которых, вне всякого сомнения, собрались бы все самые впечатлительные и нездорово-любопытные жители городка, если бы это печальное действо не состоялось в восемь часов утра и не держалось в строгой тайне. В результате на кладбище собралась лишь горстка желающих увидеть Анну под длинной черной вуалью с поникшей головой, замершей над могилой Джозефа Росси. Рядом с ней стояла мисс Силвер, которая была просто создана для поддержки тех, кого настигло горе. Мисс Силвер отколола со своей лучшей шляпки букетик цветов. Эта, как и остальные ее шляпы, была очень скромной и черного цвета, что позволяло соблюсти траур, традиционный желтый меховой палантин, который обычно служил дополнением к ее зимнему пальто, сегодня был заменен черным шерстяным шарфом. Она не могла отпустить Анну одну на подобное испытание… Она была самой добротой и милосердием, и как только церемония завершилась, проводила вдову туда, где ее ждала племянница Нелли с горячим завтраком на столе и крепко заваренным чаем. Нелли примчалась, чтобы забрать Анну в Лондон, но ни в какую не желала идти на похороны Джозефа Росси.

— Как хорошо, мисс Силвер, что вы сделали это, а я бы нипочем не смогла туда пойти — ни за что на свете.

Бедной тете просто повезло — наконец-то она избавилась от этого бездельника и убийцы. Только чем меньше об этом будут говорить, тем лучше.

Перед их отъездом Кандида встретилась с ними. Анне была назначена рента, но все ее слезные протесты, все заверения, что она хочет только вернуться в Андерхилл, чтобы беззаветно служить ее обожаемой мисс Кандиде, остались без ответа.

Кандида Сейл в последнее время вообще редко отвечала кому-то. Она пришла на церемонию бракосочетания Дерека Бердона, которая тоже была назначена на восемь утра, поцеловала его и Дженни и пожелала им всего наилучшего, но ее губы были холодны, а глаза смотрели куда-то вдаль.

Сидя в конторе мистера Тамплинга, она обсуждала все проблемы почти через силу. Поскольку она не станет жить в Андерхилле, не посоветует ли он, как лучше поступить с усадьбой. Мистер Тамплинг посмотрел на нее с беспокойством и участием. Кандида не носила траура, но и в своем сером пиджаке и юбке была похожа на печальное приведение. Яркий румянец и блеск волос, которые он с восхищением вспоминал, исчезли. Под глазами, которые смотрели куда-то сквозь него, были синяки.

— Этот дом оставался в собственности семьи очень долго.

— Слишком долго, — заметила Кандида. — Я не желаю иметь с ним ничего общего — ни сейчас, ни позже — никогда. И тем более с тем, что там находится — с этим ужасным Сокровищем.

— Но, мисс Сейл, оно стоит огромных денег.

— Да. И оплачено человеческими жизнями. Я не желаю иметь с ним ничего общего. Я думала о музее в Ретли.

Возможно, он…

Душа мистера Тамплинга наполнилась тайным восторгом, но он взял себя в руки и заговорил очень рассудительно:

— Этот вариант можно обсудить. Но вам следует хорошо все обдумать. В любом случае, прежде чем вы отдадите какое-нибудь распоряжение, завещание должно быть официально утверждено. Поскольку вещи могут рассматриваться как фамильные драгоценности, вполне возможно, что вы не сможете осуществить прямое дарение, но музей, без сомнения, будет очень рад выставить их в своей экспозиции, а пока наиболее безопасное для них место — Банк нашего графства.

Именно после этой беседы Стивену никак не удавалось увидеться с Кандидой. Днем он был очень занят — слишком много навалилось работы, — а когда он по вечерам появлялся в доме у мисс Арнольд, ему сообщали, что Кандида рано легла спать, или она, почти не притронувшись к еде, как только все вставали из-за стола говорила: «Прошу меня простить, но мне не хочется разговаривать» или «Нет, не стоит — я слишком устала». После чего исчезала.

Как только дверь за ней закрывалась, мисс Луиза пускалась в объяснения:

— Ну, вы же видите, мой милый мальчик, она в шоке, потерпите, ей надо прийти в себя. Наша кузина была в таком же состоянии, когда расстроилась ее помолвка. Мод, вы должны ее помнить — Лили Мотрем, очень милая девчушка, но склонная к меланхолии. Ну и вот, когда ее помолвка была расторгнута, все боялись, что она не оправится. У него было много денег и хорошее поместье в Дербишире — или в Дорсете? — но, боюсь, человек он был не очень… надежный, так что возможно, ей даже повезло.

Но она не могла ни спать, ни есть, и дома действительно не знали, что с ней делать, но, к счастью, она встретила очень хорошего молодого человека, между прочим, он совладелец судоходной компании, так что в конце концов все устроилось как нельзя лучше, по-моему, у них уже шестеро детей. Пятеро — потому что когда родился пятый, она хотела назвать его Квинтусом[8], но ее муж воспротивился.