Зайковский хотел меня взводным назначить, но кандидатура не прошла. Бывший штрафник — недостоин! Про награды тогда вообще молчали. Судьба Сталинграда решалась. Немцы пока верх держали.

А Гришу Погодку я отблагодарил. Он по должности значился громко — командир башни, или, как мы его называли, башнер, а выполнял, как все башнеры, обязанности заряжающего. Заряжающий в бою — большое дело. Главное, четко выполнять команды, заряжать бронебойный или осколочно-фугасный снаряд. Если перепутает снаряды — ошибка могла стоить очень дорого. По орудийным расчетам мы осколочными били. Бронебойной болванкой легко промазать. Ты промазал, а немец — нет. Вот и каюк танку, а может, и всему экипажу. Гриша никогда не путался. И выносливый был. Попробуй, покидай снаряды в ствол да выбрось стреляные гильзы через люк! При беглой стрельбе руки отвалятся. Сходил к Зайковскому, и присвоили Грише «сержанта». Довольный был. Даже пыхтел от удовольствия. На что-то выменял бутылку спирта, тушенку, пару луковиц. Обмыли его сержантские треугольники. Пожелали до лейтенанта дослужиться. А главное — выжить.

Через неделю после начала наступления под Сталинградом нас отправили на переформировку под знаменитый город Мичуринск. Танков оставалось всего ничего, да и те изношенные дальше некуда.

Прежде всего помылись, прожарили одежду. Вшей хватало, и привыкнуть к ним было просто невозможно. Землянки уже кто-то до нас выкопал. Кое-где и печки сохранились. А где не было, наши умельцы за день смастерили новые. Командир полка приказал убрать территорию. До нас, мягко говоря, не очень чистоплотная часть стояла. Кучи всякие кругом, мусор. Два дня работали, землянки до ума доводили, сортиры сооружали, граблями и лопатами чистоту наводили. А тут хороший снег пошел. Легкий мороз, снежинки падают, по радио передают очередную сводку. Возле города Калач в 80 километрах западнее Сталинграда сомкнулось кольцо окружения. Соединились войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов.

Суживалось внутреннее кольцо, зажимая немцев в Сталинграде, а внешнее — развивало наступление, проходя в сутки по 30-40 километров. Такая обстановка была в конце ноября. Эти дни мы ходили под впечатлением нашего мощного удара. Помню, вечерами праздновали, собирались экипажами, взводами. В тех местах было много яблоневых садов. Водку и спирт я не очень уважал, а яблочное вино, выдержанное, кисло-сладкое, мне пришлось по вкусу. Покупали у местных жителей яблоки. Таких крупных и вкусных яблок у нас в Сталинграде не было. Я ими объедался.

Однажды до нашей роты снизошел сам комбат, который едва не расстрелял меня возле завязшего танка. Он уже получил майора и орден Красной Звезды. Ввалился в землянку к Зайковскому вместе со свитой. Хорошо выпивши. У нас, кроме вина, предложить нечего было, да и закуска слабоватая, в основном хлеб и яблоки. Майор скривился, хотел даже уйти, но старшина роты, молодец, взял ситуацию в свои руки.

— Попейте с дороги винца, я сейчас распоряжусь.

Через десяток минут притащил несколько банок американского колбасного фарша, тушенки, две фляжки спирта. Разлили по кружкам. Я банки трофейным ножом вскрывал. Мы сидели в землянке все подряд: и командиры взводов, и танков. Особенно никто не чинился. Рядом с нами сидели трое-четверо молодых младших лейтенантов, прибывшее пополнение. Стукнулись кружками, выпили за победу, за Сталина. Комбат меня узнал.

— Это тот младшой, который танк утопил и под трибунал попал?

Чего мне оставалось делать? Встал с набитым ртом, кое-как проглотил закуску, доложился:

— Младший лейтенант Волков. Командир танка.

— У тебя в дивизии земляки появились? Шевченко хвалил, подвиги твои расписывал.

— Капитан Шевченко не из таких, — вырвалось у меня. — Он подвигами не хвалится.

— И правильно делает. Ты свою вину перед Родиной искупал, а мог и под расстрел попасть. Боевую машину бросил, а сам в кусты.

Замполит батальона потянул майора за рукав, решил сгладить ситуацию, предложил еще выпить, а комбата понесло. Спросил у Зайковского:

— Как Волков воюет?

— Нормально, товарищ майор, — вытянулся тот. — Командиром взвода планируем назначить.

— Рано. Пусть пока танком командует. Мне наплевать, что у него связи в штабе дивизии. Главное, как человек воюет.

— Хорошо он воюет, — повторил Зайковский.

Повисла неловкая тишина. Недолюбливал меня комбат. Может, не мог простить того случая на речке. Может, подозревал, что я Федору Шевченко на него капаю, должность выпрашиваю. Понял я, что лучше уйти от греха подальше. Наш комбат дурковатый делался, когда лишка выпивал. Если привяжется — не отстанет.

— Разрешите пойти к машине, товарищ майор, — надев шапку, козырнул я.

— Шагай. Здесь у нас не дом отдыха, а переформировка. Машину и людей как следует к бою готовь.

Выскочил словно оплеванный. Пошел в землянку к экипажу. Там тепло. Ребята, хорошо выпившие, о женщинах рассуждают, байки травят. Хотел лечь спать, а механик Жуков запротестовал:

— Если у тебя, лейтенант, настроения нет, то нам его не надо портить. Садись и вина выпей.

Пришлось выпить, чтобы экипаж не обижать. Спрашиваю Жукова, что, мол, ожили, на баб потянуло? Он важно отвечает, что познакомился сегодня с молодухой и собирается на свидание.

— Какое свидание?

Для меня Жуков в его сорок лет уже дедом казался. Оказывается, он познакомился с женщиной из деревни, когда вино покупал, и напросился вместе с Гришей Погодкой в гости. Меня это удивило, потому что Гриша был лет на пятнадцать его моложе.

— К матери с дочкой, что ли, собрались? — спросил я.

— К подругам.

— Сколько ж им годков?

— А сколько бы ни было. Хрен ровесников не ищет.

Я был не против отпустить ребят, но существовал приказ, запрещавший покидать механикам свои машины. До деревни версты четыре, когда они вернутся?

— Отпусти нас, лейтенант, — попросил Петр Жуков. — Мы тебя не подведем. А танк все равно не на ходу. Ремонтники раньше десяти утра не подъедут.

Отпустил я обоих женихов. Назло комбату. Пусть ребята отдохнут. Долго нам греться не дадут. Остались вдвоем с Саней Ивановым. Заварили чаю. Поесть толком не дали, и я с удовольствием грыз поджаренный хлеб, запивая его горячим крепким чаем без сахара.

Разговорились с Саней Ивановым. У каждого своя жизнь. Саня рассказал, что у него хорошие отец и мать. Отца забрали в армию год назад. Он занимал инженерную должность на военном заводе. Присвоили сразу капитана и направили в ремонтный батальон на Калининский фронт.

— Потом мама узнала, что он связался с женщиной, намного моложе его. Плакала, от меня скрывала. Обойдемся, говорит, без него. А у меня сестренка и братишка в школе учатся. Обидно!

— Никуда твой отец не денется, — заверил я Саню.

— Он до войны скромный был. Водки больше трех рюмок не выпивал. Старый полушубок лет десять носил. Едва уговорили новое пальто купить. А в начальники попал, заелся. Еще по весне прислал нам с каким-то командировочным целый вещмешок подарков: тушенку, гречку, сахар, фланель на рубашки, маме — духи. А сам с другой живет.