Князь-старейшина Гостомысл не дожил до макушки лета. Отправив своего боярина Доброгаста послом в далекое Поморье к внуку своему, Рюрику Годославичу бодричскому, старик слег да больше уже не поднялся. Перед смертью он лишился языка, и ходившие за ним отроки никак не могли понять, что хочет умирающий. Так он и умер — с мукой на лице от того, что его последние наказы остались неисполнены.

Справив по князю тризну, не ведавшие ничего о его замыслах про Рюрика новгородцы собрались всем миром на торговой площади. Ругались и спорили почти до ночи и под конец, вдоволь наоравшись и намахавшись кулаками, постановили — звать на княжение Вадима Храброго из Белоозера. Кликнули выборных — и гонцы пустились в путь.

Прознав о кончине князя-старейшины, Вадим не стал медлить: поблагодарив послов за приглашение, собрался вмиг, ровно только того и ждал, и скорым ходом, обогнав самих гонцов, въехал в Новый Город.

Его встречали мало не всем миром — даже из Славенска и то прибыли старейшины, среди которых был младший жрец Ведомир.

Вадим проезжал по городу во главе своей старшей дружины и ближних бояр — остальная ее часть с княгиней, малолетним сынком князя Буеславом и добром отстала с полпути. Новый новгородский князь медлил на улицах нарочно — хотел, чтобы его как следует рассмотрели и привыкли к нему. Боги были благосклонны — за него по привычке стояло обороненное от урманского лихолетья Белоозеро, а теперь и град самого князя-старейшины Гостомысла пошел на поклон. Вот подрастет надежа-сынок Буеслав — и можно поспорить с самим Будимиром Ладожским. Выбить его из Ладоги — и сесть самому на всей Руси. А там и с Изборском дело уладится…

Вадим был почти счастлив, и гордые, небывалые замыслы теснились в его голове. И кажется, он начинал понимать перебивших друг друга Гостомысловичей и их сыновца Будимира Касатича — сладость власти опьяняла. И эти крики из народа, и эти лица, и распахнутые настежь ворота опустевших после смерти старейшины Гостомысла княжеских хором — все было за него.

Весть о вокняжении Вадима Храброго в Новом Городе скоро дошла до Будимира в Ладоге. Накануне боевого похода против Изборска появление супротивника под боком могло означать только готовящийся удар. Сомнений не было — у Вадима в Ладоге были свои глаза и уши, которые успели и донесли белозерцу о готовящемся ударе. И Вадим первым сделал шаг. Усилившись за счет Нового Города, он теперь будет рядом и станет зорко следить за ним, Будимиром. И как знать, не вздумает ли он помочь Бориполчичам, напав исподтишка на оставленную княжеской дружиной Ладогу?

Но отступать было поздно. Дружины пополнялись, в кузнях ковалось оружие и брони, отъедались перед походом табуны коней. Твердята и Войгнев клялись Перуном и Девой Перуницей, что перед ладожской дружиной изборская не устоит. Дело было за малым — решиться и выступить против соседей.

Но получилось так, что самого Будимира застали врасплох.

Из дальних выселок на берегах Невы-реки притекли доносчики — по реке к Нево-озеру шли десятка два с малым лодей. В ином каком случае и князь, и сами поселяне махнули бы рукой — мало ли купцов ходит туда-сюда по Неве, да эти были не простые. Непохожие на высоконосые драккары викингов, опознанные как торговые шнеки бодричей, кои частенько наведывались в Ладогу по торговым делам, они тем не менее везли все больше воинов, чем товаров. И мало того — вели их три словенских лодьи. Дозорные насчитали на каждой бодричской лодье более полусотни мечей.

Забыв про Бориполчичей и Вадима, Будимир стал готовиться к худшему. Ладога, почуявшая неладное, притихла.

Когда бодричи показались в виду города, на берегу их ждали мало не все мужчины. Княжеская дружина и бояре во главе с Будимиром впереди, прочие чуть поодаль, готовые пособить князю, ежели что.

От каравана из двадцати четырех шнек отделилось три — две бодричских и одна словенская. По посадке, оснастке и числу весел всяк, кто хоть раз бывал на море, мог сказать — словенские были торговые, на коих можно было и коней возить, и семью боярскую с добром и домочадцами перевезти, а бодричские — военными. Но остроглазы различали среди бодричей таких же округлых, низко посаженных торговцев, которые держались в кольце боевых шнек.

Лодьи пристали к берегу — словенская первой, за нею — бодричские. Гребцы споро закинули канаты, перепрыгнули на причалы, подтянули борта судов, перебросили бревенчатые сходни. Кто побойчее, перебегали на берег по веслам.

Со словенской лодьи сошли почти все, с бодричских едва половина. Наблюдавший за высадкой с жадной осторожностью Будимир невольно ахнул, признав среди словен Гостомыслова боярина Доброгаста и его людей. Боярин сошелся с одним из бодричей — среднего роста коренастым витязем в броне и при оружии. Тот надвигал на глаза шлем с прикрывавшей очи личиной так, что виднелись лишь щеки и губы в обрамлении светловатой чуть курчавой недлинной бороды. Бодрич был еще молод — ровесник Будимиру. Подле него все время держалось двое воинов — не то родичи, не то телохранители. Возле этой тройки на древке взвился в небо стяг с вышитым на нем знаком — атакующим добычу соколом, издали напоминающим вилы-трезубец.

Стоявший за спиной Будимира Твердята вгляделся пристальнее и прогудел на ухо князю:

— Рароги.

— Кто? — встрепенулся Будимир, не сводя глаз с приближающихся к нему чужаков.

— Бодричи-рароги, — объяснил Твердята. — От Сокола-рарога они род свой считают. Помнится, при князе-старейшине Гостомысле бывали они у нас, да и потом…

Будимир отмахнулся от боярина — едва прозвучало имя Гостомысла, он сразу все понял. «А что, если…» — мелькнуло в голове и погасло — бодричи и боярин Доброгаст подошли вплотную.

Не дожидаясь княжьего приказа, дружина разом ощетинилась копьями и мечами. Поудобнее взялись щиты, собрали готовых к скачке коней. Бодричский князь остановился, как налетел на стену, и обернулся на Доброгаста, молвил ему что-то — по-словенски, хоть и невнятно.

Боярин шагнул вперед, поднимая руку.

— Здрав буди, Будимир Касатич, князь ладожский, — негромко, но сильно молвил он. — Прими поклон и привет!

— Кто вы такие, гости непрошеные, и почто явились в град мой? — словно не признал боярина, выдавил Будимир.

— Прости, что незвано прибыли, — продолжал боярин, — но явились мы не ворогами. То князь Стардградский Рюрик Годославич с родовичами. Князь-старейшина Гостомысл Буривоевич, по родству своему, призвал его на Русь…

Рюрик, не снимая шелома, из-под личины разглядывал Будимира, и ладожскому князю очень не нравился его оценивающий взгляд.

— Почто зван был? — перебил боярина князь.

Доброгаст запнулся. Гостомысл очень ясно дал ему понять, почему призывает внука на землю предков его матери, и посол не скрывал от молодого бодричского князя ничего про Будимира Касатича. Рюрик понял намерения своего деда, но более никто не должен был знать об этом до поры. А что поведать такого, чтобы этот кривичский выскочка не догадался раньше времени?