умоляющим голосом», назвал ему своё имя, хотя скрывал его до сих пор, и, вспомнив Рамбаля, «назвал его полк и фамилию», в надежде, что у Рамбаля справятся о нём. Но всё это не могло помочь ему. «Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера… Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья». Может быть, Даву увидел в глазах Пьера не только страх, но и ту силу личности, которую создала незаметная со стороны душевная работа.

После казни поджигателей Пьер был присоединён к военнопленным и провёл четыре недели в солдатском бараке, хотя французы предлагали перевести его в офицерский. Он «испытал почти крайние пределы лишений, которые может переносить человек»; но именно в этот месяц он понял что-то очень важное, самое важное для себя – для духовной жизни его этот месяц был счастливым. После расстрела Пьер впервые с огромной силой почувствовал, что разрушилась его вера в благоустройство мира. «Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину… Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах…»

Когда-то, вступая в масоны, Пьер хотел только усовершенствовать себя; ему казалось: достаточно каждому человеку стать лучше, и всё в мире пойдёт правильно. Здесь, в плену, он понял, что нужно улучшать не только себя, но и окружающий мир, который «завалился в его глазах, – может быть, именно это заставит его через несколько лет стать членом тайного общества.

Самое сильное из всех впечатлений Пьера – встреча его с пленным солдатом Апшеронского полка Платоном Каратаевым. Для Толстого Каратаев – воплощение народного, естественного образа жизни: круглый, добрый человек с успокоительными аккуратными движениями, всё умеющий делать «не очень хорошо, но и не дурно».

Каратаев ни о чём не задумывается: живёт, как птица, так же внутренне свободно в плену, как и на воле; каждый вечер говорит: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; каждое утро: «Лёг – свернулся, встал – встряхнулся» – и ничто его не заботит, кроме самых простых естественных потребностей человека, всему он радуется, во всём умеет находить светлую сторону. Его крестьянский склад, его прибаутки, доброта стали для Пьера «олицетворением духа простоты и правды».

Но ведь Каратаев никак не мог заронить в душу Пьера стремление улучшить мир. Две любимые истории Платона: одна о том, как его отдали в солдаты за порубку чужого леса и как это получилось хорошо, потому что иначе пришлось бы идти младшему брату, а у того пятеро ребят, и другая – о старом купце, которого обвинили в убийстве и ограблении, а через много лет настоящий убийца, встретив его на каторге, пожалел старичка и признался в своей вине, но пока пришли бумаги об освобождении, старичок уже умер.

Обе эти истории вызывают восторг и радость Каратаева, но обе они о смирении, о том, как человек притерпелся к жестокости и несправедливости. А Пьер делает из них совсем другие выводы.

Встретившись с Каратаевым в самые трудные дни своей жизни, Пьер многому у него научился. Доброта Каратаева, умение легко переносить жизненные трудности, его естественность, правдивость – всё это привлекает Пьера.

Но «привязанностей, дружбы, любви, как понимал Пьер, Каратаев не имел никаких»; он жил среди людей, в сущности, одиноко, смиряясь с окружающим злом, – и в конце концов это зло убило его: Каратаева пристрелили французские солдаты, когда он ослабел и не мог идти вместе со всеми пленными.

Пьер запомнит Каратаева на всю жизнь – как воплощение добра и простоты.

Но при этом Пьер преодолеет каратаевское смирение, из горьких дней плена он вынесет своё собственное открытие: человек может стать сильнее окружающей жестокости, он может быть в н у т р е н н е  с в о б о д е н, как бы ни был оскорблён и унижен внешними обстоятельствами.

Поэтому во время мучительного перехода вслед за французской отступающей армией, когда многие пленные погибали дорогой и судьба Пьера тоже могла быть решена выстрелом французского солдата, он на одном из привалов, одиноко сидя на холодной земле, вдруг «захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно, одинокий смех.

– Ха, ха, ха! – смеялся Пьер. И он проговорил вслух сам с собою: – Не пустил меня солдат. Поймали меня, заперли меня. В плену держат меня. Кого меня?.. Меня – мою бессмертную душу! Ха, ха, ха!..

…Пьер взглянул в небо, в глубь уходящих, играющих звёзд. „И всё это моё. И всё это во мне, и всё это я! – думал Пьер. – И всё это они поймали и посадили в балаган, загороженный досками!“ Он улыбнулся и пошёл укладываться спать к своим товарищам».

Может быть, из этого чувства внутренней свободы и выросла та новая духовная жизнь Пьера, которую сразу заметит Наташа: «Он сделался какой-то чистый, гладкий, свежий; точно из бани; ты понимаешь? – морально из бани».

Но и внешне Пьер очень изменился за время плена. «Он не казался уже толст, хотя и имел всё тот же вид крупности и силы, наследственной в их породе… Выражение глаз было твёрдое, спокойное и оживлённо-готовое, такое, какого никогда не имел прежде взгляд Пьера. Прежняя его распущенность, выражавшаяся и во взгляде, заменилась теперь энергической, готовой на деятельность и отпор – подобранностью».

В первые дни плена мучения Пьера обострялись тем, что товарищи по бараку чуждались его: он барин! Но теперь Пьер остался барином, а товарищи по бараку поставили его в положение «почти героя». Тогда, в начале, эти люди чувствовали его внутреннюю растерянность и презирали её. Теперь их уважение вызывает собранность Пьера и «его сила, пренебрежение к удобствам жизни, рассеянность, простота» – все те стороны его характера, над которыми смеялись в свете, здесь оказались достоинствами.

История духовного обновления Пьера – очень важное открытие Толстого, и вслед за ним мы, читая «Войну и мир», делаем это открытие для себя.

Люди со слабыми характерами часто склонны объяснять все свои неудачи обстоятельствами. А вот Пьер – в самых трудных, мучительных обстоятельствах плена – имел силы совершить огромную духовную работу, и она принесла ему то самое чувство внутренней свободы, которого он не мог обрести, когда был богат, владел домами и поместьями, имел управляющего и десятки обслуживающих его людей. Значит, дело не в обстоятельствах, а