На этом этапе решается важная задача – установление интерпретационной диктатуры. Должен быть слышен только голос «народного гнева», голос обвинителя. Любой диалог или попытка воззвать к рассудительности пресекается «ненасильственными действиями снизу», например, бойкотом. В такой ситуации сама попытка власти объясниться оборачивается против нее самой. Прекрасным примером служит попытка генерала Родионова в 1989 г. объяснить Съезду народных депутатов СССР причины и обстоятельства гибели людей на митинге в Тбилиси. Ему не дали говорить, причем самую активную роль в этом играл А.Собчак, который, будучи председателем комиссии по расследованию этих событий знал о непричастности военных к этой трагедии, но скрыл это от депутатов.

Для укрепления «власти слов» людей приучают к новоязу, на котором могут быть сформулированы только те мысли, которые соответствуют заданной формуле “истины”. И вот уже слова “провластный кандидат Янукович” и “народный кандидат Ющенко”, при всей их нелепости, включаются в язык нейтральных комментаторов – и даже сторонников Януковича. Схватка за интерпретационную власть – важный этап «оранжевой» революции, и она регулярно проигрывается постсоветской властью, как проигрывалась советской.

Если интерпретационная диктатура установлена, то «оранжевые» получают возможность вообще выйти из диалога с оппонентом. Его уже можно опорочить настолько, что дальше он автоматически рассматривается как враг народа, как препятствие, подлежащее устранению. “Каждый голос за Ющенко – это еще одно “нет” бандитам” (телереклама Ющенко). “Янукович – выбор обманутых рабов” (лозунг на митинге возле украинского посольства в Москве).

В отношении врага снимаются культурные нормы. Очень скоро он почти перестает быть человеком. Враг становится объектом биологически чуждого вида – американским дьяволом, аристократом, донецким бандитом – и его можно только “Геть!” (так в 1992 г. в «Московском комсомольце» писали, что участники митинга антиельцинской оппозиции – и не люди, и не звери, а что-то вроде инопланетян). Тем самым снимаются всякие – и моральные, и инстинктивные – ограничения на методы борьбы. Шельмование противника становится безответным, третейского судьи в виде общественного мнения уже нет, объяснений никто не слушает. В случае, если враг – это действующая власть, невозможной становится и любая форма самоотождествления с властью, что является психологической основой внутренней легитимности любого политического режима.

Следующий этап – создание и энергичное внедрение внешнего признака “наших” (розы и флаг с крестами – в Грузии, “оранжевое” – на Украине, броские художественные символы). Если процесс идет по нарастающей, то ускоряется самоотождествление обывателей с “нашими”. “Нашими” становится быть модно и престижно. Красные гвоздики и оранжевые ленточки вешают на себя люди всех слоев общества – и бомжи, и миллионеры (в феврале 1917 г. красный бант нацепил себе на грудь великий князь, брат отрекшегося императора). Более того, обывателю навязывается страх оказаться “не нашим” (для этого выработан большой перечень средств психологического террора – см. руководство Дж. Шарпа). Количество “наших” растет, как снежный ком. Кучка людей, недавно бывшая маргинальной оппозиционной сектой, стремительно обрастает массой последователей и сторонников.

Для сплочения «наших» в сознание внедряется образ “неминуемой победы”. Он может быть вообще не мотивирован (сайт Ющенко был украшен бегущей строкой: “до победы Ющенко осталось… 40… 30… 5 дней”). Нагнетается ожидание освобождения, неминуемого и радостного перерождения всего общества “сразу же после победы”. Все это вместе переводит толпу в режим управляемого коллективного возбуждения. Заявления лидеров становятся гипертрофированными, почти безумными, но это лишь прибавляет энтузиазма их сторонникам. Юлия Тимошенко провозглашала: “Оранжевая революция станет эпидемией свободы по всему миру!” – и это радовало толпу, большую долю которой составляли люди с высшим образованием.

Д. Юрьев объясняет, как эта растущая толпа приобретает самосознание большинства, даже народа. Этот момент предусмотрен в драматизме спектакля. Он пишет: «Заранее провозглашенная победа обязательно натыкается на серьезное препятствие… И в этот момент происходит запланированный взрыв! Отсрочка заранее провозглашенной победы, чем бы она ни была вызвана (согласительной процедурой, попыткой компромисса со стороны власти, наконец, победой кандидата “партии власти” на выборах – не говоря уже о таком подарке, как сомнительная победа этого кандидата) – объявляется последним чудовищным преступлением врагов народа, кражей этой самой вожделенной победы.

Следует мгновенный и массовый взрыв негодования, перерастающий в массовое же воодушевление, во всеобщую эйфорию людей, которых пока не большинство, но – оказывается – очень много! Колоссальный аффект внезапного массового взаимоопознания превращает пока еще меньшинство в победительную, агрессивную и властную толпу».

Важное условие для достижения этой пороговой точки – заблаговременное создание общего, как будто естественного убеждения, что власть не имеет права пресечь этот «праздник угнетенных» насильственным восстановлением порядка. И в массовое сознание, и в сознание работников правоохранительных органов постоянно внедряется мысль, что «против народа» нельзя применять насилие и что “народ победить нельзя”. Таким образом, “народу” предоставляют возможность эскалации давления на власть вплоть до захвата зданий, представляющих собой символические объекты государства и власти – резиденции главы государства, парламента и т.д.

Примечательно уже цитированное выше недавнее интервью А.Н. Яковлева. Его спрашивают: «Ожидаете ли вы повторения социального кризиса – например, в ходе реализации реформ ЖКХ, медицины и образования? Как поведет себя власть? Отступит – или прибегнет к силе?» Главное здесь, конечно, последний вопрос. И Яковлев, на правах высшего авторитета РФ в области демократии, отвечает: «Выступления возможны. И власть, бесспорно, отступит, будет маневрировать. Вообще в таких случаях в демократическом обществе государственным деятелям надо подавать в отставку. Надо было подавать в отставку после “Курска”, после Беслана». Яковлев делает два предупреждения. Первое: когда начнутся «выступления», власть обязана отступить. Это бесспорно! Второе: эта власть уже давно обязана была подать в отставку.

Какова повторяющаяся динамика действий «оранжевых» революционеров? Начинается все с “мирного протеста” против нарушений закона о выборах, фальсификаций при подсчете голосов, использования «административного ресурса» и т.д. Собираются митинги – на вполне законных основаниях. Однако по ходу митингов возбужденную и сплоченную толпу призывают к нарушению “во имя свободы” второстепенных положений закона – к объявлению митинга бессорочным, началу голодовки, устройству палаточного лагеря и т.д.

Здесь – разрыв непрерывности, момент выбора для властей. Следуя закону, они должны вытеснить митингующих с площади и разогнать митинг, вне зависимости от его лозунгов. Если власть этого не делает, то теряет основания для применения силы при последующей, шаг за шагом, эскалации беззакония. Толпа сразу разрастается и создает новые и новые «рубежи обороны», прорыв которых становится все труднее и труднее – устанавливаются палатки, подтягиваются полевые кухни, налаживаются передвижные киноустановки и т.д. «Оранжевая» толпа закрепляется на каждом уровне «гражданского неповиновения»: в палаточном городке царит порядок, пикеты ведут себя корректно. Напасть полиции на мирный палаточный городок, волочить в грузовики студенток, которые протягивают солдатам цветы? Под объективами видеокамер парижского телевидения?