Мышкин вздрогнул. Марина Кахиани, балансируя, прошла по скользкой крыше и села рядом.

– Что Вагазов? – спросила она.

– Я не могу сказать. Но всё в порядке. Правда.

– Максим вызвал вам такси в Пулково, – сказала она.

– Спасибо.

– Слушай, – она замялась, – когда ты просил меня вспомнить о поворотном моменте. Так вот, для меня запах инсептера – это запах моря.

– Не так плохо.

– Мой брат утонул, – произнесла она, глядя на салют вдалеке. Звуки почти не слышались.

Леша хотел сказать, что он любит море, что год жил на Кипре, что за это время море ему стало почти другом, и что он валялся на пляже и считал звезды, и что на Кипре звезд больше, чем зимой в Питере. И что Питер ему не нравится совсем, но вот сейчас, в эту конкретную минуту, он готов с ним помириться и даже как-то его принять. В голове было много мыслей, но Леша молчал, искоса поглядывая на темный профиль Марины.

– Тебя ведь кто-то ждет в Москве? – спросила она.

– Нет, – ответил Леша после недолгой паузы, – никто.

Воспоминания о Ларисе, о той глупой драке со Святославом, о том, что она его совсем-совсем не любит, отдались в сердце слабым звонком. Почему-то сейчас это не казалось таким уж важным.

– Значит, ты кого-то ждешь, – улыбнулась Марина. – Максим звонит. Такси приехало. Пойдем.

* * *

В такси, битом серебристом «Солярисе», витал запах ядреного цветочного ароматизатора, бензина и табака. Леша ехал на переднем сиденье, вглядываясь в пустую, припорошенную снегом дорогу. Питерская ночь казалась гулкой и одинокой.

– На Новый год в Москву? – спросил таксист. – К друзьям? К родителям?

– Ага, – протянул Анохин сзади.

Леша не мог разговаривать. Хотелось только смотреть вперед, щуриться на фонари, глубоко дышать, чтобы не тошнило от ужасной вони.

В «Пулкове» Мышкина накрыла обычная аэропортовая суета, к которой он был так привычен в прошлой жизни и от которой успел отвыкнуть. Очередь на регистрацию – досмотр. «Ремень снимите, мелочь выньте из карманов».

Леша молча снимал, вынимал, ставил, шел, куда нужно и делал, что скажут. Анохин следовал за ним молчаливой, покладистой тенью. Мышкин считал каждую минуту. Всё, чего он хотел, – сесть в чертов самолет, прилететь в Москву и забыть эту поездку как страшный сон. Квартиру Максима, драку, то, как они тащили недвижимого Вагазова по ночной улице, как Леша всю ночь боялся, что тот умрет. И разговор о морочо тоже.

Когда самолет набрал высоту и Анохин сонно закрыл глаза, Леша достал телефон. Фотографии из Питера получились дурацкие. То они с Никитой глаза сощурили, то рожи красные, то просто глупые. Конверт Рената Вагазова лежал в рюкзаке.

* * *

Такси из «Внуково» довезло их до школы от силы за полчаса. В этот раз водитель попался неразговорчивый, и Леша наконец-то был предоставлен своим мыслям и разглядыванию фур на МКАДе. Москва помаргивала новогодними гирляндами. Леша смотрел сначала на вереницы одинаковых блочных домов, потом на пылающий центр и всё никак не мог понять, любит ли он свой город или нет. Еще пару часов назад в Питере он мечтал вернуться, а сейчас ехал по ночной столице и не знал, почему все его ужасы никуда не делись, и от перемены мест ничего не изменилось.

Школьный охранник пьяно посапывал на рабочем посту, и Леша с Никитой добрались до комнаты без выговоров и происшествий.

– Я морочо, – сонно пробормотал Леша, заворачиваясь в одеяло.

Никита ничего не ответил. Он лежал, отвернувшись к стене.

– Никит?

– Чего?

– Я, – Леша замялся, – я просто хотел поговорить. Я наконец узнал, кто я такой, почему я ни инсептер, ни акабадор. Мне, знаешь, стало спокойнее. Хотя Вагазов сказал, что я могу умереть, если мы не спасем Альто-Фуэго. Никит?

– Я сплю, – прохрипел Анохин, не поворачиваясь. – Давай завтра об этом.

Леша глядел в потолок, задумчиво водил пальцем по дырке на простыне и думал: хорошо, ему нужно найти Люка Ратона, чтобы спасти отца. Но зачем это всё Никите Анохину?

Утро тридцать первого декабря было тихим. Снег падал и тут же таял. На школьных окнах помаргивала унылая гирлянда. Леша с Никитой были единственными, кто остался в школе из учеников. Все, даже те, кто жил очень далеко от Москвы, уехали, и буфетчица тетя Варя, сжалившись над «бедными касатиками», принесла Леше с Никитой в комнату кусок пирога.

– Ну прям как в твоей прошлой жизни, Мышкин, – буркнул Анохин, отламывая пирог. – Рум сёрвис.

Леша сидел на подоконнике, подставив спину сквозняку. Конверт, который передал Вагазов, был спрятан под подушкой. Никита ждал, когда наконец его откроют, но Леша, сам не зная почему, всё откладывал. Едва он думал о том, что внутри, под ложечкой неприятно посасывало, и ощущение опасности, неотвратимой, ужасной, тревожно покалывало пальцы.

– И? – Анохин поднял глаза к потолку и стал изучать трещины на штукатурке.

– Что «и»? – переспросил Леша.

– Когда откроем письмо?

– А почему тебя это парит, Сибирь?

– Ты идиот, Мышкин? – бросил Никита. – Мы четыре месяца гоняемся за Люком Ратоном. В конверте – все ответы. Мы должны были открыть его еще в самолете!

– Я морочо, – ответил Леша невпопад. – И инсептер, и акабадор. Странно, черт.

– Почему странно?

– Я не такой, как все. Не такой, как ты, как…

– Конечно, не такой, как я! – неожиданно огрызнулся Никита. – Как ты замучил меня своим «я морочо, я морочо»!

– В смысле – замучил? – опешил Леша. – Я же не знал этого раньше! Я узнал, почему мой инсептерский запах трудно почувствовать, что мои эскриты могут передвигаться по всей Эскритьерре! Что я умру, если Альто-Фуэго погибнет!

– Ну, смотри не раздуйся от гордости, особенный ты наш, – процедил Анохин. – Задолбал.

– Сибирь, – Леша поднял бровь. – Да ты никак завидуешь!

– Я просто устал, – шепнул Анохин. – От тебя. Тебе всё достается легко. В эту школу конкурс пятьдесят человек на место, а ты со списанным сочинением поступаешь. Ты у нас и инсептер, и акабадор. Альфа и омега, черт тебя дери. Спорт – смен, красавчик, даже мисс Холодное сердце Марина Кахиани пустила скупую слезу, когда наш избранный садился в такси! Ненавижу таких, как ты!

– Заткнись, Анохин, – ответил Леша миролюбиво. – Зависть – плохое чувство.

– Твой отец во власти мальпира. Чему тут завидовать?

– Да, мой отец. Так зачем это всё тебе! – неожиданно выпалил Леша, и внутри у него отчего-то всё сжалось.

Анохин молчал. Хмурился. Хотя в комнате гуляли сквозняки, на Никитином лбу выступили заметные капли пота.