Резко зазвонил телефон. Андрюша! Что он сейчас скажет? Анна сняла трубку.

– Здрасьте. Андрюшу позовите.

Голос молодой, с простуженной хрипотцой, свежий до капустного хруста.

– Его дома нет. Может, что передать? – настороженно спросила Анна.

– Да, да, да! Передайте, – радостно застрекотал голос на том конце провода. – Девушка, передайте ему. Он опять перепутал. Я его у метро жду. Поняла? «Сокольники»! Под розовым фонарем. Под розо…

Анна положила трубку. Под фонарем! Дешевка фонарная. Как телефоны работают – ужас. Конечно, не туда попала, мало ли Андреев в Москве. И тут прямо из-под руки вспорхнул телефонный звонок.

– Не туда попали, – с досадой сказала Анна.

– Туда, туда, – захрустел капустой юный голос. – Замерзла я. Сапоги на каблуках. Под фонарем… Так и скажите ему, девушка. Пусть ищет меня, где лошади катаются. Он знает, знает…

Короткие гудки отпустили ее. Она пошла в ванную. Может, снять лейкопластырь? Но ее догнал, ухватил звонок телефона.

«Ну, сейчас я ей выдам», – с короткой яростью подумала Анна.

И сразу в ухо потекли, будто заранее приготовленные клейкие смешки. Негромкие, подтаявшие на концах, слипшиеся.

– Деушка, деушка! – слащаво выпевал голос. Подстраиваясь к нему, где-то рядом позвякивала посуда, висел праздничный звон бокалов. И слова подплывали, будто их плавно подносили на подносах. – Как же так? Как же? Я давно все заказала. И закуски, и все. Спрашивают: горячее подавать? Мне что говорить, как вы думаете? Я тоже не могу. Деушка, он давно вышел?

– Кто? – обреченно спросила Анна.

– Андре-ей, – недоуменно протянул голос, и эхо большого зала подхватило: «е-ей». Тут послышался гром и дребезг подноса. И голос вдруг затанцевал, заторопился, становясь все развязней, откровенно наглей: – Тут японцы. Меня отсюда попросят. Вы эти шуточки бросьте, деушка. Или я с японцами сяду. Так ему и пе-ре-дай-те…

«Те-те-те!» Там под потолком, скопились чьи-то смешки, ехидство, намеки.

Анна положила трубку. Ну, ясно. Это все девки Лаптя, сговорились и нарочно хулиганят. Квартира-то занята. Лапоть водил их сюда табунами, теперь она это понимает. Андрюша разве кому откажет. Ему лишь бы отвязались.

В это время возле локтя, испугав ее так, что рука невольно дрогнула, зазвонил телефон. Детский голос, тонкий, непрочный, весь зябко, по-птичьи уместился в телефонной трубке. Кто-то гулко и отрывисто подвывал рядом.

– Тетя, а вы кто? – захлебнулся голосок и, не дождавшись ответа, заторопился: – Дядю Андрея позовите. Меня мама отпустила только собаку выгулять. Лесси, не тяни, не тяни! Да придет дядя Андрей, придет. Тетя, погодите, а то я не слышу… Лесси его так любит. – Девочка вдохнула торопливый глоток воздуха. – Тетя, вы ему скажите, мы с Лесси долго не можем. Лесси все ждет его, у дверей воет, а мама ее бьет. – Голосок сломался.

Анна стояла, держа в руках трубку, боясь, что, если положит ее, телефон тут же зазвонит снова. Они ждут, да их там целая стая. Жадные, веселые, распаленные, озябшие, постукивающие каблуками о мерзлую землю, и между ними вертится эта сумасшедшая собака.

Тут Анна увидела, из кухни тянется синими пластами дым. И пахнет горелым горьким мясом. Дым расползался, заполняя углы. Анна бросила трубку и побежала на кухню. Остановилась в дверях. Кипящим цветком полыхал газ под сковородкой. В круглом гудящем свете Анна вдруг смутно разглядела черный квадратный лаз и лестницу, отвесно уходящую вниз. По еле видным ступеням осторожно сползали две короткопалые корявые руки. Вот исчезла одна рука, вторая.

«Лапоть! – ужаснулась Анна. – Он, он!»

Она так и застыла в дверях, боясь шагнуть и провалиться в эту черную бездну. Неверной рукой нашарила выключатель, загорелся стеклянный свет под потолком. Где? Какая лестница? Чисто подтертый Анной пол пестрел привычным рисунком, искусно изображавшим паркет. На сковородке – черные угли, несъедобные обжарки.

Я же выключила газ! Разве я не выключила? Значит, только подумала, а сама забыла. Чем теперь кормить Андрюшу?

Тут послышались длинные, остервенелые звонки в дверь.

Один за другим. Не успела Анна выйти в переднюю, как в дверь забарабанили кулаки.

– Откройте! Откройте! Заливает нас! – выла дверь. Звонок гремел, и казалось, палец, проткнув его, того гляди, вылезет из стены.

Анна открыла дверь, мимо нее, вскрикивая и треща деревянными ладошками, прокатились два плотных коротких человека. Женский голос жутко, как по покойнику, заголосил в ванной. Мужской вторил, но уже с угрозой:

– Только ремонт кончили! С потолка льет! Ответите! С потолка!..

Анна остановилась в дверях. Вода переливалась через край ванны, каждый шаг по залитому полу вызывал мелкий всплеск. Белая рубашка вспучилась, и длинный рукав безвольно повис до полу. Анна ахнула, завернула кран.

– Мы заплатим, – пролепетала Анна.

– Ты кто такая? Вась, только глянь, глянь на нее! Морда подбитая. Где он такую подобрал? Пусть хозяин платит. Ремонт… с потолка… только что!

Анна сжалась от скрежета, визга, от взмахов крепких рук этих туго нафаршированных мясом людей.

Зазвенел телефон, и Анна бросилась в комнату. Господи, хоть бы Андрюша!

– Куда, сука? Кто пол вытирать будет? – рванулось ей вслед.

– Андрей, это вы? – услышала Анна древний, с благородными трещинами голос.

– Нет его, – убито сказала Анна.

– Я знала, знала, он не придет. – Анна услышала глухие рыдания, разбавленные медным кашлем. – Я ему говорю: заберите мамины изумруды. Обме… обме… обменяемся на этот, как его… Милая, милая, да подскажите же мне!

– Кристалл, – прошептала Анна.

– Да, да, кристалл. Я плохо слышу, милая. У меня кошки. Они же должны гадить, понимаете? У них песок в длинной мисочке. Я прячу туда изумруды. Андрею это не нравится. А куда еще, милая, подскажите… Он меня выгнал, с кошками. Где вы? Куда вы пропали?

– Я тут, – обреченно проговорила Анна.

– Милая, ну почему жизнь так несправедлива?

Послышался старческий кашель. Но тут же безжалостным клином уверенно врезался овощной голос:

– На лошадках, под розовым фонарем…

– Дайте сигаретку! Кофе с мороженым и еще сто пятьдесят… – другой голос, пряно-вяжущий.

– Мама, не бей, не бей Лесси…

– Кто пол подтирать будет? – пенясь, неслось из ванной.

И туг множество голосов разом прорвались, обрушились на Анну.

– На каблуках! Сто пятьдесят! Японцы! Должны гадить… Под фонарем… Изумруды… Еще коньяку…

Слаженный, спевшийся хор. Каждый голос твердил свое, но вместе они уживчиво, в лад, вторили друг другу, не мешая, скорее веселясь, радуясь, что их так много, бесчисленно много. И холодно, издалека, полузаглушенный ими, прозвучал голос Андрея: