— Боюсь, да, — признался Фрэнк.

Тень Смерти вдруг появилась в комнате, терпеливая и зловещая. И каждый из них понял, что отныне она всегда будет сопровождать молодого человека. Она молчаливо будет сидеть рядом с ним за столом и лежать ночью в его постели. Когда ветер, проносящийся по деревне, заведет песню, как юный могучий пахарь, Смерть, нашептывая ему в ухо, будет тихо глумиться над мелодией. Когда он посмотрит на восход солнца, окрашивающий туман в цвета халцедона — фиолетовый, и розовый, и зеленый, — Смерть засмеется над его восхищением печальной красотой мира. Ледяная рука сжала его сердце, так что ему стало плохо от ужаса и боли и он не смог сдержать рыданий. Фрэнку было невыносимо смотреть на это мальчишеское лицо, такое честное и прекрасное, охваченное ужасом, и он опустил глаза. Затем, желая скрыть свои чувства, Герберт прошел к окну и выглянул на улицу: на другой ее стороне стояли дома, серые, уродливые и одинаковые, а тяжелое небо нависало так низко, как будто вот-вот раздавит землю. Теперь он видел жизнь совсем иначе. Лазурь небес казалась ему глубже, чем роскошная эмаль старых французских драгоценностей, вспаханные поля обретали на солнце различные оттенки яшмы, а вязы казались темнее нефрита. Он был как человек, попавший в глубокую пропасть и в полдень высматривавший звезды, которые те, кто живет при дневном свете, видеть не могут.

Голос Фрэнка обрушился на него, словно из другого мира:

— На вашем месте я не стал бы принимать это так близко к сердцу. При хорошем уходе вы легко можете выздороветь, и, в конце концов, многие дожили до преклонного возраста с туберкулезом легких.

— Моя сестра болела всего четыре месяца, а отец — меньше года.

На бледном лице Герберта не отражалось никаких чувств, так что Фрэнк мог только гадать, какой страх сковал его сердце. Он много раз видел, как люди принимают смертельный приговор, и знал, что по сравнению с этим даже агония не так страшна. Это казалось самым страшным моментом в жизни, и, наверное, жесток был тот Бог, который не удовлетворился этим мгновением безнадежной муки, чтобы наказать человечество за все его глупости и грехи. Рядом с этим все несчастья, смерть детей или неблагодарность друзей, потеря чести или богатства теряли всякое значение. Это была горькая, горькая чаша, которую предстояло испить каждому, ибо человек вознесся над животным миром.

Фрэнк позвонил в звонок.

— Попросите мисс Лэнгтон оказать нам любезность и прийти сюда, — сказал он явившемуся слуге.

Белла беспокойно переводила глаза с Фрэнка на Герберта, стоявшего у окна и повернутого к ней спиной. Молчание обоих мужчин и мрачная напряженность в комнате вселяли в нее ужас и не предвещали ничего хорошего.

— Герберт, что случилось? — воскликнула она. — Что он сказал вам?

Юноша повернулся:

— Только то, что я теперь ничего не смогу сделать в этом мире. Я умру как собака и не увижу больше солнечного света, и голубого неба, и деревьев.

Белла вскрикнула, и потом отчаяние отразилось в ее глазах и слезы побежали по щекам.

— Как вы могли поступить так жестоко? — обратилась она к Фрэнку. — О, Герберт, возможно, это ошибка… Что же делать, мистер Харрелл? Вы можете как-то его спасти?

Она рухнула в кресло и зарыдала. Юноша нежно положил руку ей на плечо:

— Не плачьте, дорогая. В глубине души я все знал, но отказывался верить. В конце концов, тут ничего не поделаешь. Я просто должен буду пройти через это, как и все остальные.

— Это так тяжело и бессмысленно, — застонала она. — Это не может быть правдой.

Герберт посмотрел на нее, не ответив, как будто ее муки казались ему любопытным явлением, которое не вызывало у него никаких чувств. Через некоторое время, вздохнув, Белла встала и вытерла глаза.

— Пойдемте, Герберт, — сказала она. — Давайте вернемся к Мэри.

— Вы не возражаете, если я поеду один? Я чувствую, что не могу сейчас ни с кем говорить. Мне хотелось бы немного побыть одному, чтобы обо всем подумать.

— Вы должны поступать так, как считаете нужным, Герберт.

— До свидания, доктор Харрелл. Спасибо вам.

С болью и страданием Белла смотрела, как он уходит. Она, в свою очередь, ощутила в нем нечто странное, поэтому и не осмелилась спорить. Когда он заговорил, в его голосе послышалась такая интонация, которую она никогда раньше не замечала. Но в конце концов, приложив неимоверное усилие, чтобы взять себя в руки, она повернулась к Фрэнку.

— Ну, теперь-то вы скажете мне, что делать? — спросила она, пытаясь говорить решительно, как на благотворительных мероприятиях в Теркенбери.

— Во-первых, усвойте тот факт, что сейчас нет причин для сильного беспокойства. Боюсь, не остается никаких сомнений, что туберкулезная гранулема у него есть, но в настоящий момент серьезной угрозы жизни нет. Ему нужен уход и соответствующее лечение… Насколько важны для него деньги, которые он зарабатывает?

— Боюсь, очень важны.

— Он может уехать? Ему следует провести зиму за границей, не только ради климата, но и потому, что смена обстановки отвлечет его.

— О, я бы с радостью за него заплатила, но он и пенни у меня не возьмет. Для него это единственный шанс?

— Не могу сказать наверняка. Человеческий организм — это механизм, который всегда ведет себя вопреки ожиданиям. Порой, даже когда отказывают все органы, каким-то образом жизнь продолжается.

Белла не слушала, потому что ей на ум пришла одна мысль. Она залилась ярким румянцем, но все равно считала, что идея просто отличная. Ее сердце бешено забилось, а лицо озарилось счастьем. Она решительно встала со стула.

— Осмелюсь сказать, я все-таки могу кое-что устроить. Мне надо пойти поговорить с мисс Ли. До свидания.

Она подала Фрэнку руку и оставила его в недоумении по поводу того, что вызвало в ней столь резкую перемену. Уныние растаяло перед чем-то, что преобразило ее, и даже походку сделало стремительной, как у девушки.

— Ну и что же Фрэнк вам сказал? — спросила мисс Ли, поцеловав Беллу.

— Он считает, что у Герберта чахотка и ему следует уехать на зиму за границу.

— Мне очень жаль. Но это возможно?

— Только если я возьму его с собой.

— Моя дорогая, но как же вы сможете это сделать? — воскликнула изумленная мисс Ли.

Белла покраснела:

— Я попрошу его жениться на мне. Сейчас нет никакого смысла изображать скромность и все такое. Это единственный способ спасти его жизнь. И в конце концов, я люблю его больше, чем кто-либо в этом мире. Когда говорила вам месяц назад, что не могу полюбить юношу, который