Пошатываясь, Гарри поднялся на ноги и, немного помешкав, пошел к двери. К своему удивлению, на этот раз он не оказался вновь на стуле. Ему припомнились те четыре найденные в кармане рубахи пули, которые он выпустил в бродягу, вспомнил он и про газету, непонятным образом очутившуюся у него под мышкой, когда сегодня вечером выходил из продуктового магазина. Гарри чувствовал, что между теми тремя случаями, когда он оказывался на одном и том же стуле на кухне, даже не помня, как и когда туда попал, и трюком, с помошью которого ему подложили в карман четыре пули и газету под мышку, существует какая-то связь. Казалось, что объяснение, как все это происходит, уже где-то рядом, стоит только руку протянуть. Но оно было неуловимым, неизменно, как уж, ускользая от него.

Когда он, осторожно ступая, беспрепятственно выскользнул из кухни, то решил что колдовству пришел конец, и со всех ног бросился в спальню Ордегарда, хотя и боялся, что Тик-так вновь станет на его пути, однако бродяги и след простыл.

Он ужасался при мысли, что найдет Конни уже мертвой и холодной, с вывернутой назад, как у Рикки, головой и вырванными глазами.

Она сидела на полу балкона, окруженная тысячами блестяших клейких осколков стекла - слава Богу, живая, - и, обхватив голову руками, тихо постанывала. Ее коротко остриженные волосы, шелковистые и лестящие, чуть трепетали от ночного ветерка. Гарри ужасно хотелось притронуться к ним рукой и погладить.

Присев перед ней на корточки, он спросил:

- Ты как?

- Где он?

- Ушел.

- Я кишки ему вырву.

Гарри едва удержался, чтобы не рассмеяться от облегчения, что она еще в состоянии шутить.

- Вырву и вставлю туда, куда никогда не заглядывает солнце, заставлю его жопой вдыхать в себя воздух.

- Вряд ли это его остановит.

- Во всяком случае, несколько затруднит передвижение.

- Как знать.

- Откуда он свалился на наши головы?

- Оттуда, куда и смылся. Из ниоткуда.

Конни застонала.

- Ты правда в порядке?

Наконец она отняла руки от головы и подняла к нему лицо. Изо рта ее, справа, тонкой струйкой бежала кровь, и при виде этой крови Гарри чуть не задохнулся от ярости и стрaxa. С правой стороны все ее лицо было красным, словно ее нещадно и долго били по нему. Завтра лицо потемнеет от синяков. Если для них вообще наступит завтра.

- Хорошо бы выпить пару таблеток аспирина.

- Я бы тоже не возражал присоединиться.

Из кapмaнa куртки Гарри достал пузырек, который прихватил с собой из ее аптечки несколько часов тому назад.

- Настоящий бойскаут, - похвалила его Конни.

- Пойду принесу воды.

- Не надо, я сама.

Гарри помог ей подняться на ноги. С ее волос и плеч на пол посыпались осколки битого стекла.

Когда они вошли внутрь комнаты, Конни остановилась и посмотрела на картину на стене. Обезглавленный труп человека. Оголодавший упырь с безумным остановивщимся взглядом.

- У Тик-така глаза были желтыми, - сказала она. - Не такими, как раньше, когда он просил у меня милостыню возле ресторана. Желтыми, блестящими, с черными черточками вместо зрачков.

Они отправились на кухню, чтобы набрать воды. У Гарри вдруг возникло странное ощущение, что глаза вурдалака на картине Гойи повернулись в их сторону и следят за каждым их движением и что затем, когда они вышли из спальни, он вылез из картины и стал красться вслед за ними, пока комната за комнатой они проходили по дому мертвеца.

Порой, устав от психического напряжения, Брайан Дракман впадал в меланхолию, становился угрюмым и раздражительным. Все было не по нему. Если ночь была холодной, он хотел, чтобы она была теплой, если, наоборот, теплой, хотел, чтобы была холодной. Мороженое было чересчур сладким, а подсоленные кукурузные палочки - слишком солеными, шоколад - слишком уж шоколадным. Одежда, даже любимый шелковый халат, невыносимо раздражала кожу, но без нее он чувствовал себя удивительно уязвимым и несчастным. Он не мог находиться дома и одновременно не желал никуда выходить. Глядел на себя в зеркало, и то, что там видел, не радовало его, а когда стоял перед бутылями, в которых плавали глаза, ему казалось, что они, вместо того чтобы смотреть на него с обожанием, смеются над ним.

Зная, что должен непременно заснуть, чтобы восстановить растраченную энергию и поднять жизненный тонус, он не желал этого делать, так как ненавидел мир сновидений с тою же страстью, с какой презирал мир действительности.

И чем больше росло недовольство, тем более раздражительным и неудовлетворенным он становился. Выхода же этому своему раздражению Брайан не находил, так как в священном его убежище на берегу океана не было никого, на ком он мог бы сорвать свой гнев. Раздражение перерастало в злобу. Злоба - в слепую ярость.

Слишком утомленный и разбитый физически, чтобы чем-то занять себя и тем самым рассеяться и отвлечься, он сидел нагишом в черной своей постели, опершись спиной о затянутые в черные шелковые наволочки подушки, и весь отдавался клокотавшей в нем ярости. Сжав пальцы в кулаки, он стискивал их все сильней и сильнеи, пока ногти не впились в кожу, покa мускулы на руках не заныли от напряжения. Тогда он стал немилосердно колотить себя кулаками сначала по бедрам, потом по животу, потом по груди. Накручивая на палец пряди волос, дергал их с такой силой, что из глаз ручьями текли слезы. Глаза. Согнув крючками пальцы и сдавив ими веки, Брайан попытался призвать все свое мужество, чтобы выдaвить себе глаза, выцарапать их ногтями, в кашицу растереть их между пальцами.

Он и сам не отдавал себе отчета, почему так страстно стремился ослепить себя, но желание это было непреодолимым. Он словно обезумел. Запрокидывая голову, Брайан кричал от боли, метался на черной постели, сучил ногами и молотил по ней кулаками, визжал и плевался, исступленно орал и ругался последними словами с такой страстью, бешенством и злобой, что, казалось, сам дьявол явился из преисподней и вселился в него. Он проклинал весь мир и самого себя, но больше всех проклинал он эту стерву, породившую его, эту глупую, ненавистную суку, давшую ему жизнь. Свою мать.

Мать.

Гнев неожиданно обратился в трепетную жалость к себе, и яростные крики и истошные, полные ненависти вопли сменились бурными слезами. Он свернулся калачиком, уткнув нос в грудь и обхватив руками свое истерзанное и разбитое тело, и весь содрогался от рыданий, отдаваясь горю с той же исступленностью, с какой ранее отдавался гневу и ярости.

Как же это несправедливо, то, что должно было с ним произойти! На пути к СТАНОВЛЕНИЮ его не сопровождали ни любящий брат, ни умный, чуткий и добрый отец-плотник, ни кроткая, милосердная мать. Иисус, когда СТАНОВИЛСЯ Богом, ощущал на себе любовь и заботу Марии. Рядом же с ним нет Мадонны, сияющей Богоматери. Только злобствующая старая фурия, очерствевшая душой и истощившая себя своей неутолимой жадностью все ухватить, всегда потворствовавшая своим желаниям и порокам, отвернувшаяся от него и отвергнувшая его с презрением и ненавистью, не умевшая и не желавшая дать ему счастье. Ах, до чего же несправедливо, незаслуженно, неправедно, что ему предстоит СТАТЬ богом и переделать мир по-своему без умиленно взирающих на него учеников, как это было у Иисуса, без любящей, нежной, кроткой матери, какой была Мария, царица ангелов. Постепенно тяжкие рыдания стихают. Перестают литься слезы, высыхает лицо. Он лежит жалкий, несчастный и одинокий. Тело ноет и просит отдыха, его клонит ко сну…