– А потом? Как ты будешь справляться потом? Содержать и себя, и Кристу.

Ариадна смахнула крошки в ладонь и стряхнула в чашку.

– Он был застрахован, – медленно произнесла она. – Я об этом не знала.

Дверной замок щелкнул, и в гостиницу вошла Бритта Свантессон. Она была на рынке, купила три карликовые розы в горшках, чтобы поставить на подоконник.

– Решила порадовать нас, – сказала она. – Гостиница ведь называется «Три розы»? Или я ошибаюсь?

Положив пальто на стул, она подошла к Ариадне и Ханс-Петеру.

– Хорошо бы сейчас чашечку кофе.

Ханс-Петер посмотрел на девочку. Надев наушники, она, казалось, забыла о существовании остального мира. Ханс-Петер обратился к Бритте:

– Вы знаете, что произошло?

– Да, знаю.

– Я позвонила Бритте вчера вечером, – сказала Ариадна. – Мне надо было поговорить.

Мать хозяина гостиницы вздохнула.

– Да, что тут скажешь… вам предстоит тяжкое время, и тебе, и девочке. Но если честно, вам и раньше было нелегко.

На глаза Ариадны навернулись слезы.

– Нелегко, – прошептала она.

– Мы еще кое о чем говорили, правда, Ариадна?

Та кивнула. Обе женщины посмотрели на Ханс-Петера.

– О чем? – спросил он.

– Ульф.

– Ничего не случилось? – Ханс-Петер напрягся.

– Он неплохо держится. На следующей неделе его оперируют, и он полностью доверяет врачам.

– О, это приятно слышать.

– Особенно он доверяет одной из них, – продолжала Бритта. – Женщина-нейрохирург, ее зовут Джойс. Я говорила с сыном на днях. Давно уже не слышала, чтобы Ульф отзывался о ком-то с таким теплом.

– Надо же.

– Похоже на любовь с первого взгляда.

– Но он же болен, – сморозил Ханс-Петер.

– Любовь творит чудеса, – улыбнулась Бритта. – Кстати, он просил кое-что передать. Он решил продать и эту гостиницу. Если кого-нибудь из вас заинтересует предложение.

Все пошло не так. Все пошло к чертям собачьим. Это была просто старая, перепуганная баба, вовсе не она! Не надо было связываться с ней, нужна была другая! Ничего не вышло!

Микке отложил шприц. Руки висели гирями, тянулись к полу, обезьяньи руки, сам он – большой уродливый павиан. Он хотел выругаться, но получился вой, как у придавленной собаки.

– Пошла вон! – крикнул он. – Вали отсюда, катись!

Она не шевелилась.

Микке бросился к выключателю. Вспыхнул свет, ровный, неярко-белый свет, недостаточный для этой комнаты. Надо вкрутить лампочку помощнее, Генри и Мэрта сами не справятся. А может, экономят электричество – предпочитают шарить в темноте, чем прибавить пару ватт.

На столе лежала женщина, одетая в костюм для дзюдо Натана. Фарс! Идиотский фарс!

– Эй, ты! – крикнул он.

Она не отвечала. А вдруг умерла? Что, если он напугал ее до смерти и теперь на столе лежит труп, от которого надо избавиться? Вдобавок ко всему! Вот черт!

Внезапно Микке испугался по-настоящему.

Он не втыкал в нее иглу, да если бы и воткнул – шприц был пуст. Он не протыкал кожу, он только прижал иголку так, что остался след, но на поверхности. Она дышала, как после марафона, красный бюстгальтер точно кровавое пятно на вздымающейся груди. Что, если у нее остановилось сердце! Можно умереть от шока, от страха. Микке вспомнил одноклассника, у которого был вислоухий кролик. Однажды он пришел к Робину в гости с собакой. Та обрадовалась, стала играть, подскочила к клетке с кроликом. Писк, сопение – и кролика не стало. Лапки кверху.

– Слушай, – пробормотал он. – Прости, я передумал, можешь идти.

Она была привязана. Конечно, вот в чем дело. Она не может встать, пока он ее не освободит. Ведь все дело в этом? Она просто привязана, вот и все. Микке стоял у двери, готовый броситься наутек, если она вдруг не очнется. Что он будет делать с коченеющим трупом? Что он будет делать, черт побери?

Нет, надо проверить. Микке поежился и шагнул к столу. Потрогал щеку – не холодная. Но и не теплая. Хотя мышцы мертвеют не сразу. Ригор-мортис. Микке нервно захихикал. По спине побежали мурашки.

Думай, думай, башка!

Нащупал застежки, снял ремни – тело обвисло. Микке впился зубами в костяшки пальцев. Да, она жива! Дышит. Даже закашлялась.

Он подложил руку ей под спину, заставил сесть.

– Можешь идти! – крикнул он. – Я же сказал – иди!

Она с трудом открыла глаза, глядя мимо него.

Микке схватил ее одежду и бросил на стол:

– Вот, одевайся и вали!

Бесконечно медленно Жюстина спустилась на пол. Потерла запястья, массируя. Он подошел к окну. Форточка заколочена. Безделушка на окне, керамическая кошка, ледяная на ощупь.

Он стоял, прижавшись лбом к стеклу, слушал, как она одевается. Торопливо, будто опасаясь, что он передумает. Вдруг Микке понял, что она сделает в первую очередь. Ну конечно, пойдет в полицию. А полиция приедет сюда и схватит его. Машина подъедет к домику, они ворвутся сюда с оружием, швырнут его на пол, наденут браслеты.

Ну и пусть идет. Вали, вали в полицию.

Он останется здесь и будет их ждать.

Да, я признаю вину. Я болен на голову. В психушку меня, в психушку.

Он услышал, как открылась дверь, ощутил сквозняк. В комнату занесло опавшие листья. Потом Микке услышал ее голос, нечеткий и хриплый, точно при простуде.

– Микке, – сказала она.

Его имя. Он повернул голову в ее сторону, но не ответил.

– Мы квиты?

– Ты о чем?

Она всхлипнула.

– Так… ни о чем. Удачи тебе.

Он затаил дыхание.

– С чем?

– С тем бюро путешествий. Правда, удачи.

– Иди! – крикнул он. – Иди, пока я не передумал!

Она побежала по дорожке, по лужам и дальше по скользкой лужайке. Потом по тротуару, быстро, быстро, без остановки. Дождь заливал лицо. Денег у нее не было, она уехала с пустыми руками. Даже ключи куда-то подевались. Что теперь делать? В голове ни единой мысли, бежишь как во сне или под водой.

Выйдя на Дроттнингхольмсвэген, она увидела, как поезд отъехал от станции метро «Абрахамсберг». Даже на метро денег нет. Который час? Сколько он продержал ее в этом домике? Восприятие времени сильно исказилось. Может быть, уже ночь?

Если бы у нее только был с собой телефон! Тогда бы она позвонила Ханс-Петеру, он бы приехал и забрал ее, где бы ни находился. Спрятавшись под мостом, Жюстина постаралась собраться с мыслями. Легкие жгло огнем.