— С Богом, боярин Яровит. Свидимся ещё.

Хомуня резко поворотил коня. Яровит посмотрел ему вслед, затем обернулся и знаком поторопил своих спутников.

Миновав Десятинную церковь и бронзовые статуи коней, он проехал в Софийские ворота, перекрестился, глядя на надвратную церковенку и, спешившись возле Ярославова двора, долго счищал с кожуха и высокой шапки снежные хлопья.

— Намело не ко времени, — озабоченно вздохнул он, взирая на облепленные снегом теремные башни.

Всеслав с наглой ухмылкой на устах встретил посланника, сидя на стольце. Он разоделся в шелка и ромейский бархат, на толстых пальцах его сверкали перстни с драгоценными каменьями, на шее в три ряда висела золотая цепь.

— От князя Всеволода Ярославича к тебе, князь Всеслав, — промолвил Яровит.

— Где сейчас Всеволод?! — отрывисто и резко спросил Всеслав. — Сказывай, боярин! Где клятвопреступник сей?!

Он неожиданно перешёл на крик.

— Князь Всеволод вернулся в Переяславль.

— Дак ты воротишься когда, отмолви князю свому, скажи: доберётся до его Всеслав! Поруб по ему плачет! Верно, не сиживал тамо николи!

Всеслав злобно расхохотался.

Речь не о князе Всеволоде. Об ином толковать прислан. — Яровит старался говорить спокойно, ровно, не обращая внимания на Всеславовы насмешки и гнев.

— О чём же?

Княгини и княжны у тебя томятся. Отпусти их. Думаю: не с жёнами князь Всеслав воевать собрался.

— Ишь, куда загнул! Отпустить! Не такой дурак я! Бабы сии — аманаты[261], понял! Тако поганые называют!

— Но ты ж не поганый. Негоже тебе их держать. Скажут люди: что же ты, князь Всеслав, храбр могутный, как половчин дикий поступаешь.

— Замолчь! — заорал, вне себя от злости, Всеслав. — Убирайся с очей моих! Али самого тя в поруб кину!

Он в ярости стукнул кулаком по подлокотнику стольца.

— Сказал единожды мудрый эллинский полководец Фемистокл начальнику своему: «Бей, но выслушай». Вот и ты послушай меня. — Яровит продолжал разговор в том же невозмутимом тоне, без малейшего раздражения или боязни. Ни один мускул не дрогнул на его лице, ни одна морщинка не пробежала по челу.

— Подумай: что сделали тебе княжны? А если вдруг с ними случится какая беда? Что тогда? Скажут: Всеслав виноват, опоил их зельем. Тогда до скончания лет будут тебе Ярославичи лютыми ворогами, а дети их — врагами детей твоих, и внуки, и правнуки. Вековую вражду, не смываемую ничем, породишь ты. И пойдут тогда крамолы, и Киева тебе не удержать. Побойся Бога, князь...

Ну ладно. Довольно те каркать, ворон! — Всеслав раздражённо махнул рукой. — Княжон Евдокию и Янку отпускаю. Вези их с собой в Переяславль али в Чернигов, ко Святославу. Куда хошь. Но ведьму Гертруду и Всеволодову половчанку не отпущу. Пущай под замком посидят. Тако надёжней будет. Зла им никоего не причиню. И тётка Софья такожде со змеёнышами угорскими пущай сидит. Отпустишь её — уедет к уграм, почнёт подбивать круля Соломона идти на мя ратью, вместях с Изяславом. Ныне-то, слыхал, Изяслав у ляхов рыщет? А коли ещё и угры с им пойдут?! Что примолк? Безлепицу глаголю, да?! — Полоцкий князь подозрительно прищурился.

Яровит спокойно выдержал его взгляд, а когда Всеслав, скрипнув зубами от злобы, отвёл очи, вымолвил:

— Ошибаешься ты, князь. Угры за Коломана и Альму могут пойти на многое, а вот если королевичи будут у отца в Эстергоме, никогда не сунутся они в русские дела. У них своих забот хватает.

— Ну, пущай тако. Убедил, хитрец! Забирай змеёнышей вместе с толстухой! Всех забирай, окромя двух ведьм! И передай князьям Святославу и Всеволоду: за Гертруду плата — Туров, за Анну — Смоленск! Тако вот!

Всеслав глумливо засмеялся, радуясь своей сообразительности. Пусть знают князья: он — сильный, он вот так может — указывать, повелевать.

— А не дадут сих градов — сгною в порубе ведьм! Тако и скажи!

Яровит промолчал. Он и без того добился сегодня многого.

«Недолго просидишь ты в Киеве, волкодлак проклятый! — думал боярин. — Серым волком умчишь в свой Полоцк зализывать раны!»

...Княжны собрались в дорогу в тот же день. Гертруда с завистью смотрела на оживлённую, хлопотливую Софью Изяславну, сразу заулыбавшуюся Янку, на королевичей, которых пестуны-дядьки облачили в длинные ферязи. Под окнами запрягали коней, грузили на подводы добро.

— Не велели ли что передать князья? — спросила Гертруда Яровита.

— Вечером придёт ко князю Всеславу печерский иеромонах, Иаков. Скажи, что желаешь говорить с ним. Пусть зайдёт к тебе в покои. Вместе со служкой.

— Зачем? Зачем мне этот монах? — Гертруда презрительно хмыкнула.

— Узнаешь после, — шепнул Яровит.

Он повернулся на каблуках и отошёл в сторону, опасливо озираясь на стоящего у двери полочанина с копьём в деснице.

— Береги княжну Евдокию. Поручи её заботам князя Всеволода, — сказала Гертруда, на прощание целуя малышку и прижимая её к груди. — Кроме него, я никому не доверяю.

— Не беспокойся о ней, княгиня. Створим большое дело, если вырвем её из лап Всеслава и простолюдинов.

— Храни тебя Бог, Яровит. — Гертруда по-латински перекрестила боярина.

Проводив королевичей и княжон, Гертруда и Анна сели на широкий конник и долго молчали.

— А мы? Что с нами будет? — спросила вдруг половчанка.

Маленькое, почти детское личико её скривилось, на бархатистых ресницах засверкали слезинки, она готова была сей же миг разрыдаться, как капризный, несмышлёный ребёнок.

— Не плачь, княгиня. Всё образуется, Бог даст, — попыталась утешить её Гертруда.

Великой княгине не сиделось на месте, она встала, принялась расхаживать взад-вперёд по горнице. Хлопнув в ладоши, позвала челядинку, велела прикрепить к высокой кике колты с аравитскими благовониями, приоделась, стала крутиться перед серебряным зеркалом, с недовольством слыша за спиной плач и сетования половчанки.

Двери покоя вдруг с шумом распахнулись.

— Эй, княгиня! Тут старик к тебе просится! Поп латынский! — пробасил полоцкий дружинник, вталкивая в палату перепуганного отца Мартина.

Весь трясущийся от страха прелат, в серой сутане и капюшоне, повалился перед ней на колени.

— Княгиня! Дочь моя! Спаси и сохрани! Голодранцы... в костёл ворвались... Чуть не убили! С топорами, с колами!

Гертруда сделала знак дружиннику выйти.

— Что же ты хочешь от меня, святой отец? Чтобы я заступилась? Но я сама нуждаюсь в защите, сижу здесь взаперти, под охраной.

— Укрой... Не дай погубить меня! Ты можешь это!