Совершенно непонятно, зато оптимистично. Особенно последняя фраза.

— Сита, — он улыбнулся, — у тебя уже ребёнок, но при этом в некоторых вещах ты осталась девочкой. Потерпи…

Ладно. Я гладила пальцами его плечи, перебирала чёрные волосы, прикасалась к лицу, и меня это всё вполне устраивало. Я бы даже не возражала, если бы дети появлялись от поцелуев — в исполнении мужа они мне очень-очень нравились.

— Отпускай меня — я пойду.

— А если мне приснится страшный сон? — улыбнулась я.

— Сита, ну что ж ты делаешь? Ты же видишь, что я не хочу уходить. Вот только боюсь, что сам могу оказаться страшнее любого кошмара. Знала бы ты, о чём я думаю, когда целую твою грудь. Причём, — он чуть напрягся, — кажется, не все мысли мои. Например, сегодня пришли в голову два способа, о которых я раньше не слышал.

Вроде шутка, а вроде и нет.

— Ну, если такое пришло в голову, вывод однозначен: тот, кто делится с тобой актуальными знаниями, — человек, мужчина. Я бы сказала, что это уже здорово. Что не чудо-юдо какое и не голосящая по утрам из окна малохольная дева.

— А как ты относишься к рыжим?

— Которые знают много способов? — опустила я ресницы.

— Сита!!!

Мой муж-брюнет внутри рыжий. А снаружи — синий! — вздохнула я, глядя на спину поднимающегося с кровати Холта.

— Стой!

— Сита?..

— Дай посмотрю на пятна. Что они побледнели ещё немного — вижу. Но мне кажется, что края как-то изменились. Контуры, что ли, стали чётче? Присядь, погляжу.

Уверенности не было. Так что я постаралась как следует запомнить текущее положение дел, чтобы впредь следить аккуратнее.

Потом Холт разглядывал мою спину. Я перекинула волосы на грудь и смирно сидела, обняв колени. Он гладил кончиками пальцев позвоночник, водил вокруг. Я ёжилась. Пока не трогаешь — вроде ничего, не так уж и чешется. Но стоит прикоснуться — и зуд становится почти нестерпимым.

— Моя голубая жена. А если без смеха, ты тоже побледнела. И пятна — ты права — их границы меняются. Часть ещё расплывчата, но часть стала выглядеть чётко, как проведённая толстым карандашом линия.

Так и эдак. И как — хорошо? Вот бы знать…

Пару раз я ловила себя на желании написать о том, что произошло в катакомбах, учителю. Спросить совета. Даже бралась за ручку. И каждый раз откладывала её в сторону. Потому что творящееся со мной и Рейном казалось чем-то очень личным, почти интимным. И как практически невозможно заговорить о нескромных недомоганиях даже с близким человеком, так и тут — я не находила слов… Зато потом нашла предлог или причину, почему стоит промолчать. Если всё закончится ничем — так и говорить не о чем. А если что-то выйдет, то не стоит доверять секрет такого масштаба бумаге и почте. И становиться предметом для любопытства всех последователей Сильвануса. Быть двухголовым телёнком в кунсткамере не хотелось совершенно.

Так что нашим главным научным консультантом оставалась Ссэнасс.

Меня это вполне устраивало. Кто ещё может взглянуть на проблему изнутри?

Рейн закончил меня разглядывать и придвинулся вплотную. Обнял. Сейчас я сидела в кольце его рук и ног, он дышал мне в ухо. Потом твёрдая ладонь поднырнула под мою руку, приподняла грудь. Большой палец погладил сосок. Муж коснулся губами мочки уха: «Си-и-та…»

Он снова целовал мою шею и плечо — медленно, тягуче, сладко. И опять наши сердца колотились, как сумасшедшие. Вторая ладонь сползла на живот, потянула шнурок панталон, распуская узел, скользнула в них. Я зажмурилась…

И тут он остановился. И со стоном резко от меня отодвинулся.

Я обернулась к нему:

— Рейн?..

— Сита, Сита… Ты такая нежная, доверчивая, послушная. Как я могу? Как?

Что тут скажешь? Постараюсь быть ещё и терпеливой. Когда-нибудь это кончится.

Когда Холт ушёл, из-под кровати вынырнула Ссэнасс. Запрыгнула на одеяло, потопталась, выбирая место, и улеглась носом ко мне. Лап сейчас было почему-то пять.

— Хорошшший дом. А ты — шшшди…

Жду.

Труд кончается, но хорошо выполненная работа не пропадёт.

Катон Старший

Бумаги привезли, как и обещали, на следующее утро. Холт учинил целое представление, гоняя доставивших их местных инспекторов. А попутно просветил нас всех, что и ящики неудобные, и почерк у писарей нехорош, и рассортировано всё не так, как следовало бы… В общем, думаю, часто тревожить нас не станут.

Я копалась на кухне, соображая, чем мы будем питаться. Хотелось обязательно угостить Рейна тремя особенно хорошо удававшимися мне блюдами — пряным мясом в горшочках, песочными пирожными со взбитыми сливками и цукатами и — хмыкнула — жареной миреньей. Но в данный момент о деликатесах речь не шла, вопрос стоял просто и остро — было неясно, из чего готовить завтрак. В общем, беру корзину, спрашиваю у Холта, где тут ближайший рынок — наверняка ведь знает, — и топаю туда. А пока сделаю нам по бутерброду из остатков вчерашнего хлеба и курицы. И кофе. Без молока и сахара.

Перед тем, как выйти из дома, села напротив зеркала. Нужно было заплести волосы. И тут имелись нюансы.

Благородные ньеры предпочитали высокие прически с пучками или падавшими на шею локонами. А вот крестьянкам и прислуге полагалось носить косы. И не просто косы — по плетению на голове можно было понять, откуда родом хозяйка. Например, на крайнем юге Таристы принято было носить одну косу, начиная её с макушки, и вплетая новые и новые пряди. А в предгорьях Сиррано предпочтение отдавалось двум косам на прямой пробор. Иногда коса подвязывалась петлёй, так называемой баранкой, или укладывалась короной вокруг головы. Иногда косичек было несколько, а затем они объединялись в одну. Мы с Вилькой потратили несколько месяцев, рассматривая селянок на базаре в Виэнии и копаясь в библиотеке — нам приспичило составить каталог народных причёсок родной страны. Затея провалилась с треском. Точнее, мы махнули на неё рукой, после того как поговорили на рынке с парой колоритных особ из соседних деревень. Только у одной на голове красовался хитро заплетённый кукиш, а у другой коса начиналась от линии волос, потом делилась на две и крепилась за ушами. Выяснилось, что между разделёнными речушкой шириной в три шага селениями идёт давнее соперничество, и разный фасон причёсок — тоже предмет соревнования — кто придумает позатейнее.

— Рейн, откуда я родом? — обернулась я к прихлебывающему кофе мужу.

— Из Кансары. Помнится, ты так говорила. — Он удивлённо уставился на меня.

Спасибо, напомнил. В следующий раз спрошу, как меня зовут. Интересно, что ответит?

— Ты не понял. Я — твоя служанка. Откуда столичные господа берут прислугу? От этого зависит причёска.