С самого начала правления Екатерины Миллер принадлежал к числу тех влиятельных советников, кто формировал образовательную политику ее царствования. Поручения именно в этой сфере утвердили его позиции, поскольку считалось, что невозможно обойтись без историка, когда речь идет о нравственном воспитании сынов и дочерей отечества – деле, в котором исторические примеры считались неотъемлемой частью процесса. Прожив сорок лет в Петербурге, в 1765 году Миллер переехал в Москву, получив от императрицы назначение на должность директора Воспитательного дома и Архива Коллегии иностранных дел[623]. Однако должность профессора истории Академии наук осталась за ним, и, когда в 1766 году Екатерина решила, что в новой Уложенной комиссии должны быть представлены и центральные учреждения, в 1767 году он был избран in absentia[624] депутатом от Академии. Решающим аргументом в его пользу стал факт его проживания в Москве, что уменьшало затраты на его депутатскую деятельность. Так или иначе, в 1767 году, находясь в древней столице в пору заседаний Уложенной комиссии, Екатерина семь раз удостаивала историка аудиенций, а также подарила ему солидную сумму денег на покупку каменного дома в постоянно горевшей Москве[625]. Когда же императрица весьма настойчиво потребовала от Миллера отчета о данном ему с самого начала и, собственно, самом главном заказе – труде по истории России, он, сославшись на свой преклонный возраст, порекомендовал вместо себя князя Михаила Михайловича Щербатова. Екатерина отнеслась к этой кандидатуре благосклонно, тем более что тот уже работал над таким трудом под руководством Миллера: на первых порах как свободный писатель, а с 1768 года – уже в официальном звании «историографа», которое давало ему доступ к архивам. Миллер помогал советами, рукописями и книгами и Щербатову, и некоторым другим молодым людям, интересовавшимся историей, но не получившим специального образования[626].

Итак, Миллер, несомненно, пользовался доверием императрицы. По-видимому, убедительными ей показались не только патриотические мотивы, обнаруженные им в их общей с Ломоносовым критике исторического труда Вольтера о Петре I, но и принципы критики источника, которыми владели оба ученых. Когда в 1763 году Вольтер прислал Екатерине несколько экземпляров второго тома своего труда о Петре Великом, снабдив их стихотворным посвящением, она милостиво поблагодарила его в своем первом письме к нему, однако даже удовольствие, которое императрица явно испытывала, начав общение с великим человеком, не смогло удержать ее от двусмысленного замечания: будь она ко времени начала его работы той, кем является сейчас, она предоставила бы ему намного больше материалов. Кроме того, Екатерина известила Вольтера о своем намерении издать письма Петра[627].

Этот эпизод – не единственное подтверждение тому, что императрица чрезвычайно быстро пришла к пониманию предпосылок научности в историографии. После своей коронации в Москве осенью 1762 года, а особенно заметно – после секуляризации церковных имений она начала проявлять заботу о регистрации, описании и сохранении источников по истории Древней Руси из архива патриархата, находившегося под управлением Священного синода, из монастырской библиотеки Троице-Сергиевой лавры, Московского архива Коллегии иностранных дел и из некоторых частных собраний. Множество оригиналов перешло в библиотеку Академии наук. Еще около 150 списков древнерусских летописей Екатерина приобрела за время своего царствования для своей библиотеки в Эрмитаже. Она занималась этим не только из страсти к коллекционированию. Скорее всего, эти документы с самого начала императрица предназначала для личного использования, поскольку в остальных случаях она – как когда-то Миллер в Сибири – довольствовалась более удобными для чтения копиями или выдержками из оригиналов. Некоторые из этих списков приобрели сегодня огромную ценность в силу того, что множество оригиналов было уничтожено московским пожаром 1812 года[628].

Еще повсюду обсуждался Наказ Екатерины, еще заседала Уложенная комиссия, когда императрица впервые была поставлена перед необходимостью определить свою позицию по проблемам истории России. Поводом послужили политико-исторические пассажи из путевых заметок Жана Шаппа д’Отроша, опубликованных в 1768 году[629]. Следуя примеру астронома, не притязавшего на звание историка и всего-навсего установившего некую корреляцию между впечатлениями, полученными им во время путешествия, с расхожими западными представлениями о древней и новой России, Екатерина не стала строить Антидот как самостоятельное историческое сочинение[630]. Ее анонимный ответ, написанный «по случаю», – подобно большинству из адресованных Вольтеру писем и другим культурно-политическим начинаниям, – следует отнести скорее к числу характерных для нее приемов, направленных против Франции в годы, когда Россия воевала с Османской империей (1768–1774). По убеждению Екатерины, скрывавшийся под маской естествоиспытателя аббат, cостоявший на службе у французского правительства, исказил истинное лицо России и русского народа отчасти по незнанию, отчасти злонамеренно[631]. Она сочла своим долгом не только разоблачить его как врага России, но и уличить его как предвзятого и поверхностного ученого. Этой целью Антидота исчерпывается и его основное содержание. Поэтому Екатерину следует рассматривать как автора этого опровержения, даже несмотря на то, что за ее спиной стояли помощники – Андрей Петрович Шувалов и Григорий Васильевич Козицкий[632], а следовательно, и все слабые места памфлета следует отнести на ее счет. Поскольку научные изыскания пока не позволяют составить четкого представления об источниках и процессе возникновения Антидота, а также в силу того факта, что произведений патриотического толка по новейшей истории России в то время было не так уж много, императрице и ее секретарям почти не на что было опереться. Основная тема Антидота и способ интерпретации истории России XVII–XVIII веков, принятый в книге, позволяют предположить, что авторы использовали два труда, опубликованные почти одновременно в 1760–1761 годах: Краткий Российский летописец Ломоносова[633] и Опыт новейшей истории о России Миллера[634]. Самим ученым эти произведения служили оружием в соперничестве друг с другом, но на защиту чести древней России от Вольтера в эти же годы они встали плечом к плечу. Поэтому вполне вероятно, что в своем поединке с Шаппом д’Отрошем Екатерина воспользовалась тем же оружием.