Совершенно необычным оказалось то, что, когда наступил четверг, Деншер обнаружил, что он не так уж далек от истины. Кейт не совсем была с ним согласна, однако четверть часа спустя почти полностью приняла его точку зрения. Начала она, удивившись его ощущению, что во вторник оставила его в недоумении по поводу многих вещей. Частички мозаики, как он теперь увидел, более или менее сложились под искусной рукою Кейт, и ей даже не пришлось в это короткое время как-то их поворачивать, изгибать и приспосабливать. Она была прелестна и оживленна, без следа усталости или озабоченности, с обычной для нее ясностью мысли: ведь это просто лежит на поверхности – если не удастся уладить дело с американскими дамами – что было бы абсурдно! – эти последние просто вынудят нас снова сделать попытку с тетушкой Мод. Она, Кейт, не может ведь сказать им, в каких бы добрых отношениях она с ними ни была: «Мы станем встречаться, если позволите, у вас дома, когда вам будет удобно, но мы рассчитываем, что вы поможете нам сохранить нашу тайну». Иначе говоря, они неизбежно должны будут поговорить с тетушкой Мод, и было бы са́мой непоправимой неловкостью просить их этого не делать: Кейт учла все это, предпочтя поговорить с тетушкой первой. То, что сегодня смогла учесть Кейт, показалось Деншеру совершенно замечательным, хотя он был несколько поражен тем, что ему пришлось как бы вытягивать это из нее по кусочкам, а не получить целиком в равномерном освещении. Деншер всегда чувствовал, что чем больше он от Кейт требовал, тем чаще обнаруживал, что она вполне готова, как ему представлялось, на его требования отвечать с избытком. Он не однажды говорил ей, еще до своего отъезда: «Ключи от буфета у тебя в руках, и я предчувствую, что, когда мы поженимся, ты станешь выдавать мне сахар по кусочку». Она же отвечала, что радуется его предположению, что он захочет питаться исключительно сахаром: значит, их домашнее устройство уже обрисовано и, скорее всего, таким и будет. То, что сейчас выдавалось ему из буфета, по правде говоря, не было слишком сладким, но до некоторой степени отвечало его ближайшим требованиям. Если объяснения Кейт в любом случае вызывали вопросы, вопросы эти исчерпывались не быстрее, чем исчерпывалось терпение Кейт. И они, естественно, были одного ряда, очень простые, если, например, говорить о том, как спокойно он принял от Кейт, что мисс Милли Тил тогда ничего для них сделать не могла. Он тут же откровенно высказал все, что решился считать возможным.

– Если нам нельзя встречаться здесь – а мы уже исчерпали очарование лондонских улиц и музейной толпы, – какой-нибудь маленький плот после кораблекрушения, какая-нибудь – пусть лишь время от времени – возможность, вроде вторничной, последние два дня не оставляла моих мыслей – ведь это лучше, чем ничего. Но если наши приятельницы так подотчетны этому дому, то тут, конечно, нечего больше сказать. И это, слава Небесам, еще один гвоздь в гроб нашего ненавистного промедления. – Деншер был только рад без дальнейших церемоний вывести мораль: – Теперь, надеюсь, ты видишь, что иначе мы не можем с этим справиться.

Если Кейт на это рассмеялась – а ее настроение казалось и в самом деле отличным, – то лишь потому, что в отеле он ясно выказал, что наслаждается такой возможностью.

– Твоя идея прекрасна, если вспомнить, что у тебя там ни слова не нашлось ни для кого, кроме Милли. – Однако она оставалась прелестно добродушной. – Ты, разумеется, смог бы к ней привыкнуть – и привыкнешь. Ты совершенно прав – пока они с нами или рядом. – И она объяснила все очень понятно тем, что милые приятельницы не могут просто помочь, как помогают любезные друзья, предлагающие вас подвезти. – Они поговорят с тетушкой Мод, но они ведь не закроют перед нами свои двери – это была бы еще одна проблема. Настоящий друг всегда поможет, а Милли – настоящий друг. – К этому моменту Кейт вывела миссис Стрингем из обсуждения, сведя его исключительно к Милли. – Помимо всего прочего, мы ей особенно по душе. И более всего ей нравишься ты. Послушай-ка, дружочек, используй это как-нибудь.

Деншер заметил, что она пропустила мимо ушей ультиматум, только что резко ей предъявленный, его напоминание о том, как мало в самом лучшем случае они могут с этими обстоятельствами справиться; однако бывало так, что самые острые из его высказываний – главным образом те, что проникали глубже всего, – Кейт воспринимала (и это было для нее характерно с первых дней их знакомства) не формально, не оценивая их вслух, но беря на заметку. Она проявляла их влияние не так банально. Именно это случилось и теперь: он не думал, что она на самом деле против. Тем не менее она ухватилась за его другое, менее важное утверждение:

– Ты говоришь, что мы не можем встречаться здесь, а ведь сам видишь – мы сейчас как раз это и делаем. Что же может быть восхитительнее?

Деншер не собирался снова мучиться из-за того, что не поверил ей, однако, идя в дом на Ланкастер-Гейт, он испытывал чувство неловкости, поэтому нахмурился в ответ на то, что она сочла эту возможность восхитительной. Разве это не означает возвращения в состояние зависимости? Зависимость может быть завуалирована и приукрашена, но он до мозга костей уверен, что наивысшая привилегия в доме на Ланкастер-Гейт ни в малейшей степени не может служить признаком их свободы. Они находились наверху, в одном из небольших парадных покоев, обставленном как будуар, но явно теперь неиспользуемом – он не допускал никакой интимности, – и мебель в нем была отвратительных синих тонов. Деншер тотчас же бросил заинтересованный взгляд на закрытые двери, и Кейт ответила на его заинтересованность уверением, что все в порядке: тетушка Мод отдает им справедливость – во всяком случае, пока, на это конкретное время; им следует побыть наедине, и они могут ничего не опасаться. Однако новое упоминание об этом, хотя молодой человек сам его вызвал, подействовало на него непосредственно, вернув к наболевшему. Их действительно оставили наедине – с этим было все в порядке: он заново оценил закрытые двери и разрешенную уединенность, ненарушимую тишину и неподвижность огромного дома. Все это тут же соединилось у него с чем-то, с двойной ясностью выявленным теперешней всеохватной игрой сильной и очаровательной воли Кейт. Это что-то свелось к пониманию, что он никак не может – хоть провались! – принять эту уклончивую Кейт. Он не может и не хочет – не хочет такую неудобную и уклончивую Кейт. Он не хочет, чтобы она была более умелой, чем он, хотя это чудесно, если речь идет об остроумии или характере; ему хотелось удержать ее там, где их отношения оставались простыми и легкими, а общение ни от кого не зависело. В результате минуту спустя он спросил:

– Ты примешь меня таким, какой я есть?

Кейт слегка побледнела – тон вопроса не допускал уклончивости, – что прекрасно соответствовало его осознанию ее силы воли; и Деншер смог получить удовольствие не только от собственного вопроса, но и неменьшее оттого, что Кейт в тот же миг заговорила в таком искреннем тоне, который взволновал его сильнее, чем любой из слышанных им от нее прежде.

– Ах, прошу тебя, позволь мне себя испытать! Уверяю тебя – я знаю, как мне следует поступать, так что постарайся не испортить все дело: просто подожди, не торопи меня, дай мне время. Дорогой мой, – продолжала Кейт, – ты только верь в меня, и все сложится прекрасно.