Но он мог бы смотреть на нее вечно.

На картине была изображена пожилая женщина, фигура ее устремлялась вперед, но голова была повернута назад.

Он знал, какими чувствами она одержима. То же ощущал и он, глядя на резную скульптуру. Клара написала не просто женщину и даже не чувство. Она создала целый мир. В одном-единственном образе.

Это был шедевр.

Он вдруг испытал неприязнь к Питеру, ему хотелось, чтобы Питер перестал соперничать со своей женой. На этом поле сражения ее не было видно.

— Это, — суперинтендант Брюнель показала наманикюренным пальцем на резную скульптуру, — будет жить долго после того, как мы умрем. Долго после того, как эту милую деревеньку накроет прах веков.

— Есть и еще одна скульптура такого же рода, — сказал Гамаш и получил редкое удовольствие, удивив Терезу Брюнель. — Но прежде чем ее увидеть, нам, пожалуй, нужно посетить хижину.

Он посмотрел на ее ноги. На ней были изящные новые туфли.

— Я захватила с собой сапоги, старший инспектор, — сказала Брюнель с легкой укоризной в голосе. Опережая его, она направилась к двери. — Вы меня хоть раз приглашали в такое место, где не было бы грязи по колено?

— Кажется, весь «Плас-дез-Ар»[61]полили из шланга, перед тем как мы в последний раз ходили туда слушать симфонию, — сказал он, оборачиваясь на ходу через плечо и улыбаясь агенту Лакост.

— Я имею в виду в профессиональном плане. Всегда грязь, всегда трупы.

— Ну, грязь и на сей раз присутствует, а вот трупа вы не увидите.

— Сэр… — Лакост подбежала к машине с распечаткой в руках. — Я подумала, вы захотите это увидеть.

Она протянула ему бумагу и показала пальцем на то, что ему следовало прочесть. Результаты лабораторных анализов. Сведения только начали поступать, и, вероятно, их поток иссякнет лишь к концу дня. Гамаш прочел, и довольная улыбка появилась на его лице. Он повернулся к Терезе Брюнель:

— Рядом со стулом в хижине обнаружились стружки, вернее, опилки. Их следы были найдены и на его одежде. В лаборатории говорят, что это красный кедр. Из Британской Колумбии.

— Я предполагаю, что мы открыли художника, — сказала она. — Нам бы теперь узнать, почему он изобразил этот ужас.

«И в самом деле, почему?» — думал Гамаш, садясь в машину и выруливая вверх на Дю-Мулен. Их уже ждали мотовездеходы, и вскоре они углубились в квебекский лес. Профессор и элегантный знаток искусств. Ни тот, ни другая не казались тем, чем были на самом деле. И двигались они к лесной хижине, которая уж точно не казалась тем, чем была на самом деле.

* * *

Гамаш остановил мотовездеход перед последним поворотом. Они с суперинтендантом Брюнель спешились и остальную часть пути прошли пешком. Внутри леса был иной мир, и Гамаш хотел, чтобы Брюнель прониклась чувством той среды, в которой предпочел жить убитый. Мир холодных теней и рассеянного света, густых темных запахов разложения. Мир существ невидимых, но слышимых, бегущих и прячущихся.

Гамаш и Брюнель понимали, что они здесь чужие.

Но этот мир не был угрожающим. По крайней мере, сейчас. Через двенадцать часов, когда стемнеет, восприятие снова будет другим.

— Я вас понимаю. — Брюнель оглянулась. — Здесь человек может долго жить, оставаясь незамеченным. Здесь абсолютно тихо, да? — В голосе ее слышалась чуть ли не зависть.

— И вы смогли бы жить здесь? — спросил Гамаш.

— А знаете, наверное, смогла бы. Вас это удивляет?

Гамаш промолчал, улыбаясь на ходу.

— Мне ведь не много нужно, — продолжила она. — Раньше было иначе. В молодости. Путешествия в Париж, хорошая квартира, модная одежда. Теперь все это у меня есть. И я счастлива.

— Но не потому, что у вас это есть, — сказал Гамаш.

— С возрастом мои потребности уменьшаются. И я вправду думаю, что смогла бы жить здесь. Между нами, Арман: какая-то моя часть жаждет этого. А вы?

Гамаш кивнул. Маленькая хижина снова открылась его взгляду. Однокомнатная.

— Один стул для одиночества, два для дружбы и три для общества, — сказал он.

— «Уолден». А сколько стульев понадобилось бы вам?

Гамаш задумался.

— Два. Я не возражаю против общества, но мне нужен всего один человек.

— Рейн-Мари, — кивнула Тереза. — А мне нужен только Жером.

— Вы знаете, в хижине обнаружилось первое издание «Уолдена».

Тереза выдохнула:

— Incroyable.[62]Кто был этот человек, Арман? Вы имеете хоть какое-то представление?

— Ни малейшего.

Он остановился, и она остановилась рядом с ним, проследила за направлением его взгляда.

Поначалу заметить что-либо было трудно, но потом она разглядела простую бревенчатую хижину, словно возникшую из небытия специально для них. Зовущую их к себе.

* * *

— Входи, — сказал он.

Кароль Жильбер набрала в грудь побольше воздуха и вошла внутрь, оставив позади твердую почву под ногами, которая уминалась десятилетиями. Оставив позади ланчи с друзьями детства, игру в бридж и волонтерские смены, милые дождливые дни, проведенные с книгой у окна, откуда можно было видеть контейнеровозы, идущие вверх и вниз по реке Святого Лаврентия. Она пережила тихую вдовью жизнь в крепких стенах Квебек-Сити, сооруженных для того, чтобы ничего неприятного не попало в твою жизнь.

— Привет, Кароль.

В центре комнаты стоял высокий, стройный человек. На лице никаких эмоций; судя по его виду, он словно ждал ее. Сердце у нее колотилось, руки и ноги похолодели, онемели. Она даже побаивалась, что рухнет на пол. Не упадет в обморок, а потеряет способность стоять без чужой помощи.

— Винсент. — Голос ее звучал твердо.

Его тело изменилось. Тело, которое она знала лучше, чем кто-либо другой. Оно сморщилось, высохло. Его волосы, когда-то густые, роскошные, поредели и поседели. Глаза оставались карими, но если раньше они смотрели проницательно и уверенно, то теперь — вопросительно.

Он протянул руку. Казалось, все это происходит мучительно медленно. На руке она увидела пятна — раньше их не было. Как часто держала она эту руку в первые годы, а позднее — как тосковала по ней? Как часто она смотрела на эту руку, которая держала перед глазами «Ле девуар»? Единственный ее контакт с человеком, которому она отдала сердце, эти длинные чувственные пальцы, держащие ежедневную газету с новостями, явно гораздо более важными, чем ее новости. Эти пальцы свидетельствовали о присутствии в комнате другого человека, но с натяжкой. И присутствие было условным, и сам человек был словно другой породы.