Горди застенчиво улыбался, проскальзывая мимо него.

* * *

Санди угостил его ужином со стейком, и Горди тщательно пережевывал мясо, смотря на танцующих. Посреди ужина к ним присоединились Алекс с Джеем, приятели Санди, оба работавшие посыльными в Конгрессе. Ни один из них не помышлял о еде, оба чувствовали, что и без того нагрузились основательно.

— Горди не о чем беспокоиться, — сказал Алекс, слегка щипнув Горди за талию. Тот улыбнулся Санди, потому как Санди нравился ему таким, каким он был. Не толстый, зато большой, подавляюще огромный, а Горди был непрочь, чтобы его подавлял кто-то ласковый.

Горди отмалчивался, не будучи уверен в своей способности поддерживать разговор.

— Как, черт, ты только протащил его сюда, а, Санд? — сценическим шепотом проговорил Джей.

— Что значит, как? — ничтоже сумняшеся ответил Санди. — Ему двадцать один год.

Джей губами издал звук: эдакая помесь смеха с презрительным фырканьем обитателя Бронкса. Потом склонился к Горди и шепнул ему на ухо:

— Юность так завлекательна.

Горди улыбнулся и стал смотреть, как Санди мажет маслом булочку. Теперь он ни за что и никогда не вернется домой.

Из книги «Другие лица: кто еще претворил идею в Движение»

Только-только счастье мне привалило. Наконец-то я познал счастье. Впрочем, и сейчас я опять счастлив. По-моему, сейчас всякий счастлив.

Санди полностью оправился. Пара сломанных ребер и сотрясение мозга. Мы ухаживали за спинами друг друга, пока те совсем не зажили.

Мне лишь жаль, что Малыш не выбрал кого-то другого, чтобы помочь.

Только, если бы он выбрал другого, меня бы здесь не было. Если б только мы не остались дома в тот вечер. Но ведь такими рассуждениями мозги себе свихнешь. Не хватает разве гадости в том, какая прорва народу мордовала меня когда-то? Я должен подбирать, где они бросили?

Когда люди станут читать то место в книжке, где обо мне речь, я вправду надеюсь, что они поймут.

Я вам расскажу все, что сам помню. Хотя тут такое. Случилось все так быстро. Шок охватил так скоро.

Разыгрывалось это как во сне. Вот я и стану рассказывать, будто про сон.

Хотя оно на самом деле случилось.

* * *

Он взял Санди под руку, когда они вышли в ночь. Теплую весеннюю ночь. Горди повернул голову, собираясь улыбнуться охраннику, но охранника не было на месте.

Потом Горди его увидел слева от входа, под тентом, вжавшимся спиной в кирпичную стену бара. Держался он как-то странно недвижимо. Вплотную стоял бритоголовый парень, припечатывая охранника к кирпичу. У того подбородок таращился вперед и вверх, открывая белое пятно горла. У Горди колени охватили слабость и тепло, когда сверкнуло лезвие. Длинное, зловещее и изогнутое, блестящее от употребления и ухода.

Оно занимало его внимание, пока не долетел звук дыхания Санди. Неожиданное испускание воздуха. И ощущение высвобожденной руки Санди, когда того смело в сторону.

Двое стояли перед Горди в мешковатых, низко обвислых джинсах и одеянии с эмблемами банды. Один постукивал себя по ладони бейсбольной битой. Его на военный манер коротко стриженные волосы торчали прямо из белого скальпа. Одну его бровь кривил плохо сросшийся шрам.

— Опаньки, — тихо произнес он, приблизив к Горди лицо так близко, что тот чуял запах табака в дыхании парня. — Глянь, что с твоим дружком стряслось.

К большому удивлению и облегчению Горди, он не утратил способности отстраняться. Ну, еще раз побьют, как много раз до этого. Он на такое словно бы со стороны смотрел, а кожа с костями выздоровеет. Или, может, на этот раз не так. Только, когда это произойдет, он где-то еще будет, в себя уйдет. Когда тебе уже наплевать на все, ты лишаешь напавших радости чинить тебе боль. Трудно дубасить кого-то по месту жительства, когда дома нет никого.

Горди закрыл глаза, не желая видеть, как махнет бита.

Она врезалась ему поперек живота, сложив пополам. Чья-то рука, обхватив горло сзади, поставила его на ноги, и бита вновь согнула его.

Горди собирался терять сознание, а потому уже — без разницы.

До слуха откуда-то издалека донеслись крики. Похожие на крики в доме его бабушки, где ему приходилось спать в гостиной. Звуки, проникавшие сквозь пелену полусна и резавшие ухо, отдаленно, отстраненно. Просачиваясь через ничейную полосу полубессознательности.

В тот самый миг, когда он погрузился в нее, еще до того, как грязно-серое за его веками обратилось в черное, он расслышал другой звук.

Выкрик.

— Эй!

Его не мог издать никто из его мучителей. Выкрик был звонок в начале: голос ребенка, — потом на половине сломался. Совсем как голос Горди, как ломаются голоса всех мальчишек, когда приходит срок.

Звук биты, покатившейся по тротуару.

Горди почувствовал, будто он в жидкость обратился, без костей остался. И сам себя на ногах держать не мог, и напавшие бросили. Он мягко повалился на то, в чем по ощущениям узнал большое тело Санди. Приятно. Избавил его от жесткого тротуара. Теперь они будут в покое здесь вместе.

Отчего-то запомнилось ощущение дыхания Санди. Наверное, потому, что его-то наличие и было тем, что ему и в самом деле хотелось ощущать.

— Попрощайся с Фрэнком, милый.

— Прощайте, Фрэнк.

Они стояли у бровки перед гостиницей «Герб Вашингтона» в свете уличных фонарей. Теплая, приятная весенняя ночь.

— Давай-ка, Тревор, — сказал Фрэнк. — Поможем швейцару уложить в багажник твои вещи.

Привезенный из дому багаж Тревора пополнился тремя новыми тяжелыми коробками: полный комплект энциклопедии, полученный им в подарок от Белого дома. Швейцар, разумеется, справился бы со всем, но Тревор помог сохранить сюрприз, когда подарок нашел место в богажнике лимузина гостиницы, отправлявшегося в аэропорт.

Арлин, взяв Рубена за руку, повела его к передней части машины.

— Ты все еще себя неважно чувствуешь? — спросил он ее. Вид у нее был какой-то, как у в воду опущенной, отрешенный, ее настроение менялось из-за чего-то, что ему никак не удавалось ни выразить, ни распознать.

— Нет, сейчас у меня все в порядке. Просто мне надо кое о чем поговорить с тобой.

— Надеюсь, ты не заболела всерьез?

— Нет. Просто я беременна, вот и все.

В наступившем молчании Рубен расслышал шум какой-то потасовки, отдаленной, может быть, в соседнем квартале. Небольшая драчка. Шум задевал сознание ничуть не больше, чем сказанные ею слова.

— Рубен, прошу, скажи хоть что-нибудь.