Прямолинейно, но, без сомнения, энергично западный дух начал выражать себя в стремлении к лучшей жизни, которую мы знаем как каролингский ренессанс, что попросту означало возрождение под властью Карла. Каким трудным был этот процесс, описано в манускриптах той эпохи.

То, что напечатано и читают сегодня, мы принимаем на веру. Однако 15 веков назад с окончанием bonae literae[37]римлян наблюдалась полная неразбериха в рукописях, которые сначала неумело переписывали с греческого и римского, а после друг у друга. Ко времени правления династии Меровингов письменность, как и мыслительный процесс, упала до самого низкого уровня.

В течение этого периода невежества Средних веков письменность сохранялась только в монастырях и, в очень примитивной форме, в секретариатах некоторых королевских дворов. Будучи рассеянными по широкой территории, эти центры выживания выработали собственную манеру письма. Больше не существовало образца, с которым можно было бы работать, и переписчики, с пером в руке склонившиеся над кусками выскобленной овечьей шкуры в плохо освещенных помещениях, естественно, создавали то, что было легче для них, а не то, что было легче прочесть. Обычно только переписчик мог читать то, что сам написал.

Конечно, многие из них видели большие прямоугольные латинские буквы, вырезанные на стенах или гробницах – вроде надгробного языка. Но для того чтобы написать целую книгу прописными буквами, требовался немалый труд, не говоря уже о лишнем расходе драгоценного пергамента. Угловатые прописные буквы хорошо подходили для заголовка на странице; страницу они писали по-своему, курсивом. Даже в канцелярии папы римского выработали дрожащий почерк, который могли расшифровать только посвященные. Кое-что из замечательного древнеримского письма сохранилось в Ирландии и превратилось в изящное, изолированное от всех письмо в Лидисфарне.

Между тем несколько испанских монастырей использовали аккуратную, но совершенно непохожую на остальные манеру письма визиготов, а беневентанскиемонастыри выработали мелкий почерк, где все буквы писались слитно, и это вполне удовлетворяло беневентанцев. Сложность состояла в том, что сами буквы в разных местах писались по-разному, а ирландцы вообще создали свой собственный алфавит, который потом распространяли миссионеры вроде Галла и Колумбана в самых глухих местах Франкского государства.

И тогда в одном монастыре, в Корби, где занимался исследованиями Адальгард, вывели что-то вроде общего знаменателя в письменности, отчасти под влиянием древних римлян, отчасти под влиянием кельтов. (Все это время письменность Константинополя оставалась достаточно понятной и разборчивой, но это была греческая письменность, вряд ли когда-либо вызывавшая интерес на Западе.) Терпеливо переписывая свои книги, писцы в Корби натолкнулись на способ письма, известный как минускул[38], с двумя существенными преимуществами. Строчные буквы, достаточно маленькие, легко выводились пером, одновременно сохранялась четкая форма больших, прописных букв (маюскулов). Почерк хорошо смотрелся, и каждый мог прочесть написанное с первой или со второй попытки.

Этот примитивный минускул Корби имел успех в Туре, где переписчики усовершенствовали эту манеру письма так, что каждая буква писалась разборчиво и чуть-чуть отдельно от других. Турский почерк позаимствовала дворцовая школа франков. Этим почерком золотыми буквами были написаны слова на первой пурпурной странице сборника священных текстов, настольной Библии Шарлеманя, к тому времени как Алкуин возглавил школу. Алкуин, не имевший никакого отношения к изобретению этой манеры письма, как иногда утверждают, одобрил ее вслед за Шарлеманем, потому что легко мог читать написанное. Так, они вместе подготовили для папы Адриана Псалтырь, написанную золотом новым прекрасным почерком.

По мере того как увеличивалось количество переписанных книг, почерк Корби, Тура, Ахена получил распространение по всей стране франков до самых ее границ. Шарлемань и Алкуин сознавали выгоду, которую сулит единая манера письма в центрах грамотности, и Шарлемань сделал ее обязательной.

Это было нелегкой задачей – обучить сотни людей писать одним и тем же почерком.

– Я не очень далеко продвинулся, – признался Алкуин своему другу, – по причине низкой культуры в здешних местах.

Чтобы хорошо писать, переписчик должен был свободно читать текст. Кроме того, они должны были расставлять все знаки препинания. В качестве напоминания Алкуин у себя в скриптории вывесил плакат: «Все написанное вами должно быть ясным и понятным с помощью пунктуации, в противном случае чтец в церкви прочтет неверно своей пастве». Это звучало очень похоже на Шарлеманя.

Несгибаемая целеустремленность короля и талант Алкуина в редактировании способствовали выполнению поставленной задачи. Книги, включавшие в себя сборники псалмов, месс, законов, написанные новым почерком, рассылались из Тура и Ахена в самые отдаленные города. Установилась единая манера письма, и путаница в переписке книг, отличавшая то невежественное время, закончилась.

Кроме того, благодаря многократной переписке большого количества книг классической и раннехристианской литературы сохранились такие тексты, которые в противном случае были бы навсегда потеряны для ученых позднего Ренессанса, а значит, и для нас.

Это четкое письмо известно в наше время под названием «каролингский минускул». Такую манеру письма успешно применяли и в грядущие века, несмотря на навязывание витиеватого готического шрифта. Когда гуманисты великой эпохи Ренессанса добивались лучшего почерка, они возродили каролингский минускул, особенно в Италии. В то время этот почерк стали называть римским. Когда первопечатники искали образец для своего шрифта среди рукописей, они попробовали готический шрифт, а затем обратились к каролингско-римскому. Он пережил века, и то, что мы читаем сегодня, напечатано этим шрифтом.

Ни одна победа Древнего Рима не вызывала такой суматохи и возбуждения, как появление в Ахене слона Абу-л-Аббаса. Сказочный зверь из Вавилона, покачиваясь, шествовал вверх по рыночной улице и срывал свежую траву с крыш домов неправдоподобно длинной рукой, заменявшей ему нос. Его рев напоминал звук трубы, и лошади в переулках в страхе разбегались, сбивая с ног овец, столпившихся вокруг продавцов мяса.

Шарлемань был доволен, потому что Абу-л-Аббас разнес в щепки приготовленное для него стойло; он вырывал с корнем молодые деревья и при этом ел виноград с руки короля. Торговец Исаак, два года путешествовавший вместе со слоном и его смуглолицым охранником, утверждал, что Абу-л-Аббас может прожить еще 50 лет, если ему будет хорошо в стране франков. Безусловно, в жаркие летние дни слон выглядел довольным, съедая поле хлебных злаков и купаясь в реке. Каждый день во время обходов король останавливался, чтобы полюбоваться своим необычайным гостем, подарком халифа.

По крайней мере, Эйнгард настаивал на том, что Ха-рун послал слона от восхищения и великой любви к Шарлеманю. Но сидящие за столами с пивом говорили, что Исаак сам привез слона из деловых соображений.