— В один прекрасный день эта собака искусает маленького засранца, — сказал он.

Это был Арлен, ясновидящий из института.

— Привет, Натан! А я сегодня целый день за тобой слежу. Похоже, я следил за следящим, а?

— Что ты тут делаешь?

— На прошлой неделе помог полиции отыскать девчонку лет десяти в Огайо. С нее содрали кожу, как шкурку с апельсина, а труп закопали в поле. Они мне принесли ее пижаму, и сигнал сразу стал четче. Похоже, ко мне возвращается дар.

— Ты что-нибудь слышал от моего отца?

— Вчера я провел двенадцать гребаных часов в «Грейхаунде»[86]по соседству с Засранным Джимми, условно-досрочно освобожденным из тюрьмы и перевозящим в другой штат свое имущество, поместившееся в бумажный пакет.

Арлен оглядел парк и поднял воротник пальто. Мэтью и собака направились к дому.

— Волосок с руки твоего отца оказался настолько разговорчивым, — продолжал он, — что я решил приехать и лично все тебе рассказать. Кроме того, я люблю путешествовать.

Я встал со скамейки и предложил:

— Может, прокатимся? У меня машина тут неподалеку.

— Я трясся в автобусе целый день, а ты мне предлагаешь прокатиться?

— Ты понимаешь, когда я за рулем, я лучше соображаю.

— Ну ладно, поехали. У меня есть время до полуночи — в это время отходит автобус в Айову.

Мы сразу выехали на автостраду. Обычно я выбирал для своих прогулок дороги, где нет большого движения, где редко попадающиеся фермеры на тракторах провожают подозрительными взглядами незнакомую машину. Но сегодня почему-то хотелось ехать по оживленной трассе. Арлен раскинулся на переднем сиденье.

— Спасибо тебе, что приехал, — сказал я ему.

— Ну, ты понимаешь, я ведь кто-то вроде мальчика-посыльного, — откликнулся Арлен. — Гребаная служба доставки экстрасенсорной почты, вот что я такое.

Я разогнал «олдсмобиль» до семидесяти миль в час. Арлен что-то сказал, но я не расслышал.

— Что ты говоришь?

— Тепло… — пробормотал он.

— Какое тепло? — не понял я.

Он показал пальцем на противоположную сторону автострады.

— Ничего я там не вижу, — сказал я.

— Сейчас увидишь.

Я продолжал вести машину, поглядывая туда, куда он показывал. Примерно через полминуты мимо нас пронеслась по встречной машина ДПС.

— Я чувствую тепло от радара, — объяснил Арлен.

Я сбросил скорость до пятидесяти пяти и поглядел на его усталое лицо с мешками под глазами.

— Так, значит, ты что-то узнал про отца? — спросил я.

— Кое-что узнал, — ответил он. — Как-то само собой это получилось. Я в последнее время совсем сдал. Все, что мне оставляли — зубные щетки, бикини, что угодно, — все молчало, ничего нельзя было понять. Я, как ты помнишь, прикрепил волосок с запястья твоего отца к своей доске. Поначалу ничего не было, а недели через две я вдруг увидел его руки.

— И что он делал?

— Не он, а они. Это были только кисти рук, как бы висящие в воздухе.

— Хорошо. Что делали руки?

— Писали письмо. Одна держала ручку, другая придерживала бумагу. Я уже до этого видел нечто подобное, но на этот раз картинка была очень четкая.

— Это было письмо ко мне?

— Послушай, парень, ну дай же истории самой себя рассказать. Не спеши. Тут очень тонкие вещи.

— Хорошо-хорошо. Извини. Рассказывай.

— Это случилось на следующую ночь после того, как мне прислали пижаму этой убитой девочки. Я увидел его руки. Белые руки, ногти обкусаны, на запястье часы. Но часы не шли.

Я посмотрел на часы, подаренные отцом. Они по-прежнему показывали 9:35. Похоже, Арлен говорил истину.

— И как я уже сказал, он писал письмо на белом листе бумаги. Ты понимаешь, я никогда не уверен на сто процентов. Всегда можно ошибиться, увидеть что-то не то. Атмосферные помехи, сердцебиение, любое внешнее вмешательство могут повлиять. Съешь что-нибудь не то — и уже сбился циркадный ритм, метаболизм ни к черту, и вот уже все картинки накладываются друг на друга…

— Да, я понимаю. И значит, ты увидел…

— А ты, по-моему, сам тоже сильно сдал. Извини, конечно.

Я ударил кулаком по рулю:

— Арлен, ради бога, скажи, что писал мой отец?

— Ладно, скажу. За две недели до смерти он написал письмо Ему. — Арлен показал на потолок машины.

— Кому ему?

— Да Богу! Он написал прямо Господу Богу.

Я посмотрел на мутные, мокрые поля, на воду, блестящую в придорожных канавах, и сказал:

— Он не верил в Бога.

— Слушай, какое мне до этого дело? — рассердился Арлен. — Говорят же тебе: я всего лишь мальчик-посыльный.

— Письмо Бо-огу? — протянул я саркастически.

— Это письмо находится в комнате, где много книг. В одной из них — там что-то о нулевой гравитации, черт ее знает, как она точно называется.

— Значит, в его кабинете?

— Ну, это уже тебе лучше знать. Слушай, мне надо сегодня успеть на автобус, а ты несешься куда-то как сумасшедший. Может, повернем назад?

Меня как будто кто-то укусил сзади за шею. Не случилось ли то, чего так боялась мать: не свернул ли я на бульвар Гнева?

— Я не могу поверить, что отец написал письмо Богу. Он должен был написать мне!

Я резко затормозил и развернул машину на 180 градусов. Арлен беспокойно потирал руки.

— Господи, как я хочу спать, — пробормотал он.

— Вздремни, пока едем.

— Да, пожалуй, я так и сделаю. Разбудишь меня, когда приедем на автобусную станцию? Кстати, Натан…

— Что?

— Ты зря думаешь, что никто не видит, как ты преследуешь людей. Вот, например, эта семья сегодня — ты думаешь, они не чувствуют? Они прекрасно знают, что кто-то их подслушивает. И даже чувствуют, что у них нет права показаться интересными. Так, значит, разбудишь, договорились…

Я снова разогнал машину до семидесяти миль. Мысли скакали как бешеные. Если Арлен действительно видел то, о чем рассказал, то почему отец обратился с последними словами к Богу — к фикции, в которую он никогда не верил, — вместо того чтобы написать мне? Это была последняя, самая большая обида, которую он мне нанес. На пороге смерти он предпочел на всякий случай помириться с предполагаемым Творцом, а мне так и не сказал, что любил меня. Что я хотел от отца? Того же, чего хотят и все люди, — нерассуждающей любви. Но разве это возможно? «Одни рождаются с исключительными способностями, другие рождаются с надеждой» — Гиллман, помнится, однажды высказался в таком духе.