Владелец «линкольна» тихо попросил:

— Может быть, ствол отдадите, пожалуста?..

— Перебьешься!

Уже в моторке, припаливая третью сигарету и укрыв ее в горсть от ветра и брызг, Шурка сказал Сидоровичу:

— А ведь вот так взяли бы власть в этом городишке.

— Как не хрен делать, — подтвердил Сидор.

За ужином тяпнули дареной водки, смачно закусив ее одурительно пахнущими малосольными огурцами. На десерт тянули пиво. Пришли к выводу, что нет ничего прекрасней любви народа, преподнесенной в адекватных формах.

— Ради нее стоит рисковать жизнью, — философски сказал Сидорович.

— Ударно поработал — культурно отдохни, — поддержал его стахановским лозунгом Габисония, открывая новую бутылку.

Чувствовали себя элитными рейнджерами, наслаждающимися благами цивилизации после ударной операции.

Серега Вырин спросил:

— Шурка, а вот теперь — честно: ты бы выстрелил?

— Без вариантов. А ты нет?

— Я тоже.

Поскольку десантная команда была освобождена от ближайшей вахты, дружеская посиделка спонтанно перетекла в заседание революционного комитета. Пригласили включенных в него офицеров, единогласно поставили себе за операцию оценку «отлично». Пришли к выводу, что и власть вот так сменить безусловно могли, но это дело требует навыка и предварительно проработанного плана. Главное — решительность и беспощадное подавление сопротивления.

— Все же надо было их шлепнуть всех. Надежней было бы.

После пары стопок уже казалось, что никаких препятствий к тому не было. Вообще противников смертной казни не следует искать среди военных, для которых убийство по приказу есть основной способ решения поставленных задач. Но так как революционность подразумевает свободу слова и совести, обнаружилась и гуманистическая оппозиция в лице Груни и Беспятых.

— Одно дело — бой двух сторон с оружием в руках, тут — или ты, или тебя. И совсем другое — когда преступник уже беспомощен и безвреден: что толку отбирать у него жизнь? — занял позицию Беспятых.

— Безвредный гад — мертвый гад, — заметил Куркин.

— Ни у кого нет права отбирать у человека его единственную жизнь, данную Богом, — возразил Груня.

Очень приятно быть гуманистом, в безопасности выпив водки и закусив ее малосольным огурцом. Впрочем, в таких условиях комфортно и проповедовать террор.

— История свидетельствует, — продолжал Беспятых, — что жестокость наказаний еще никогда не способствовала пресечению преступлений. Карманники особенно усердно орудовали в толпе, собравшейся смотреть казнь воришки.

Ему было немного стыдно повторять банальные аргументы из газет и телевизионных дискуссий. Груня был простодушнее, и испытывал отнюдь не неловкость интеллигентного офицера в споре с матросами, а напротив, гордое удовлетворение своей образованностью.

— Смертная казнь ничего не дает. Это просто месть общества, где люди руководствуются атавистическим чувством справедливости, — повторил он слова известного московского адвоката, поразившие его ум посредством телевизора.

Габисония неожиданно для себя издал гортанный и какой-то кровожадный звук.

— Когда чувство справедливости становится атавистическим — хана всему! — выкрикнул он. — А несправедливость, значит, — не атавистическая, да?! Нет, дорогой. Если адвокат за деньги защищает убийцу — он хуже собаки, он… проститутка. Нет — проститутка честный человек, она за деньги удовольствие продает, никому плохо не делает, только себя позорит. А он закон позорит, всех людей позорит.

— А с чего это взяли, — удивился Шурка, — что жестокость наказаний не уменьшает преступлений? Что — сравнивали, ставили опыты? Да может, без смертной казни воровали бы наоборот в пять раз больше! Любой знает: как прекратить мародерство? — очень просто: расстрелять пару мародеров. Вот если бы провести эксперимент: на половине страны казнят воров, а на другой нет, и тогда сравнить, где воров будет больше, — тогда я поверю. Где это в Азии руку отрубали за воровство?

— В Иране, — сказал Мознаим. — Там воровства нет, это точно. Где шариатские законы действуют — воровать не принято.

— Вот так!

— Могу сказать, почему в Узбекистане машины не воруют.

— Неужели руки рубят?

— Нет. Президент Акаев ввел закон: любой угон машины — двадцать лет. И все — стоят открытые, никому неохота за тачку двадцать лет хватать.

— Молодец Акаев!

— Товарищ лейтенант! А как, собственно, принимается закон? Кто это вообще решает, как за что наказывать?

Беспятых в затруднении пожевал губами.

— Законодательная власть решает. У нас, скажем, народ избирает Думу, соответствующий комитет разрабатывает закон, и его в обеих палатах ставят на голосование.

Это откровение вызвало разочарованный стон.

— Ага! Неизвестно за кого голосуешь, а потом он двигает тот закон, за который богатые больше ему заплатили. На хрен такая демократия?!

— Лучшей не придумали.

— Тут нечего и придумывать! Важные законы надо ставить на всеобщее голосование, и дело с концом! Если народ избирает власть — почему власть устанавливает не те законы, которые хочет народ? Не-ет, пора такой власти вставить оглоблю.

— Дорогой Шура, — вздохнул Беспятых, — за какую бы власть ты ни голосовал, все равно к ней приходят те, кто ловчее вешают тебе лапшу на уши.

— Так поставим нужную власть силой!

— А какая тебе разница, будут тебя принуждать действовать в ее интересах силой или ложью?

— Э, нет, — зашумело собрание, — поставим нашу власть!

Хазанов вылез по пояс в раздачу, дотянулся до сигарет на столе и в такой позе поделился своим проектом:

— Проведем плебисцит насчет смертной казни. И каждому в личном деле, или там в паспорте, сделаем отметку: за он или против. И тогда, если убили того, кто против — убийцу не казнить, раз он был против казни. Это логично. А если убили того, кто был за казнь — тогда казнить. А то ишь — легко миловать, если не у тебя жизнь отняли. Ты за свою отвечай. А за своих детей решают родители, естественно. Вот тогда я посмотрю, как он будет голосовать за то, чтоб за убийство его именно детей не казнили. А то всегда на суде получается, что жертва-то права голоса и не имеет. Вот ей заранее это право голоса и надо дать. Кому же решать, что делать с убийцей, если не убитому?

— Макс, ты гений, — сказал Шурка. — Эй — пива ученому коку!

— Вряд ли будет хорошо, если в первую очередь вырежут всех гуманистов, — усомнился Беспятых.

— Будет чудно! А-а, не нравится? А во вторую вырежут убийц!