Наш путь теперь другой.

— Твердислав, будешь честно на ферме работать, опять десятником поставят, — зашептал мне дядька Степан. — Я тебе точно говорю, верят тебе, простили давно!

Ну чо, хотел я ему башку в плечи забить, выдал нас с рыжим, когда мы на Кладбище ушли. Может, и не побил бы, но кой-чо приятное точно бы пожелал. Но и тут Голова вовремя влез. Ну и умный же, откуда всегда догадывается, когда меня зло берет? Я благодаря ему уже раза три не подрался, во как! Ясное дело, и со Степаном драться не стал. Даже посмеялись с рыжим маленько, ага, какую я выгоду крупную упускаю. Мне чо-то вообще странно стало, не по себе как-то. Будто я это и не я. Вокруг свои все и Факел родимый, друзья да родичи дальние, да только вроде как чужие теперь. Или это я им стал чужой? Но свиньям хвосты я точно крутить не хотел.

— Славка, а здорово я придумал, чтобы в праздник мириться прийти? — пристал ко мне Голова. Он, как бражки хряпнет, такую дурь несет, телигентовым людям даже прямо неловко.

— Да, придумал ты здорово, — говорю. — Следи за дьяконом, мне на отца пялиться негоже. Как он с балкона уйдет, уйдем и мы.

Снова меня тоска взяла. Ну чо, веселиться у нас умеют. У нас, может, лучше всех веселятся. К примеру, в прошлый Новый год парни собрались и вдруг решили идти в Гаражи, бить вонючек. Собрались да пошли, без оружия вовсе, только с кольями. Потому что оружейку им пьяным не открыли. По пути побили всех, кого встретили, — и химиков маленько, и асфальтовых тоже, и пришлых каких-то, те на краю нашей земли палатки раскинули. До нор Шепелявого, правда, не дошли, замерзли маленько, ага. Назад побежали греться. А тут их снова с Асфальта пацаны встретили. Те, которых побили, они подмогу привели, человек двадцать. Ну чо, поколотили наших крепко. Я-то поздно узнал, с караула сменился, девки разбудили. Ну чо, надо своих выручать, а воевать-то нечем. Я тогда елку из бочки вынул, ага, елка у нас красивая стояла, для мальцов, хороводы чтоб водить. Не очень красиво получилось, конечно, детки-то пришли, а елки вместе с куклами и нету! Это мне уж после сеструха рассказала, она под Снегурку вырядилась, а дядька Лука для мальцов Дедом Морозом был. Дык это сейчас смешно, а тогда, говорят, многие плакали. Приходят хороводом в столовую, а елку-то Твердислав унес. Асфальтовых я тогда отогнал, ешкин медь, многие на забор влезли, после слезть не могли, ага. Мужики говорят — я тогда разволновался сильно, когда асфальтовые кончились, побег с елкой дальше. Пришлых еще раз побил, палатки им повалил. На другой день, правда, извинялся, все взад починить пришлось. Мужики говорят — до самых Гаражей почти добежал с елкой, Шепелявого на бой вызывал, но не дозвался…

Потому я не шибко верил, что за нами станут следить. Главное — на старшую берегиню Ольгу, не к ночи ее помянуть, случайно не налететь. Уж такая она хитрющая, враз подвох чует! Пошли мы с Головой ко мне в блок, обнялись маленько, вроде как качаемся. Никто за нами не следил, музыку еще быстрее заиграли. В нашем коридоре помахал я патрульному, который у входа в отцовский кабинет караулил. Так уж положено — охранять дом дьякона, даже если его самого нет.

— Ты глянь, Славка, это ж твой меч!

Ну батя молодец! Мне опять стыдно стало, я, вроде как вор, в родной дом пробрался. Мою койку заправили красиво и меч положили. Стало быть, у Гаражей не бросили, в печи прожигали, чистили и точили по новой.

Потом с Бурым долго обнимался. Бурый по мне жутко, видать, соскучился, прыгал, всю харю облизал.

— Может, с собой его возьмем? — предложил Голова. — Собака полезная, и зубы добрые.

— Брехает он много, не умеет молчать…

Ясное дело, я тоже сразу захотел пса с собой взять. Вот только как его молчать заставишь, вечно гавкает, да так звонко!

Заперлись мы с рыжим изнутри. Из комнаты мамани была вторая дверь в отцовский рабочий кабинет. Дверь всегда стояла на запоре, запирал отец с той стороны, а сам ходил домой в обход, по коридору.

— Не взломать, — я потрогал всюду пальцами. — Если топором или ломом отгибать начнем, патрульный заорет.

— Отойди-ка, — рыжий меня отпихнул, сам встал у двери на коленки. Стал он железо гладить, ласково так, ну точно девку охаживать. Дык я же забыл, кто у меня друг, а друг у меня — лучший механик.

И пары минут не прошло, как рыжий кусок двери отвинтил. У него с собой инструмент мелкий отыскался, а под краской в двери оказалось полно шурупов всяких да болтов. Я и не думал никогда, что заслоны у нас в бункере можно на части разбирать. Пока рыжий копался, я сел на свой матрас и стал гладить деревянного коня. Коня вырезал дядька Прохор, когда мне стукнуло восемь лет. Тогда собрались все друзья отца, а хотели, наверное, прийти вообще все с Факела. Отец как всегда рассказывал сказки… ясное дело, он придумывал, но никто не смеялся. Потому что говорил всегда красиво, и всем хотелось верить, что правда. К примеру, игрушки, что мне подарили, — конь деревянный, пушка, лодка еще с парусом из меди и медведь. Медведь был собран из кусков, у него шевелились лапы, а глаза были из гаек. Дык батя в тот вечер выпил маленько, и давай лялякать, что из книг начитал. Мол, до Последней войны детям игрушки не родичи ко дню рождения делали, а покупали в ма-га-зинах, ага. Магазины — это вроде нашего Базара, мы на охоте в такие места лазили. Ну чо, хлебнул батя браги, хотя обычно не пьет, вот и понес всякую ерунду. Всякому понятно, ешкин медь, что никакие игрушки на базарах продаваться не могут, потому что их никто не купит. Купить можно жратву, или оружие, или семян, или скотину… ну в крайнем разе, штуку полезную для хозяйства, к примеру топор или сеть…

— Славка, помоги.

Размечтался я совсем, сижу как дурень, коня струганого глажу, чуть не заплакал. Все же это дом мой, игрушки тут мои, мы тут с Любахой выросли. Поглядел — ешкин медь, а рыжий уже кусок железа с двери отогнул. Навалились мы вместе, заскрипело, треснуло, стало внутри видать, где запор в паз уходит. Дверь оказалась из двух частей, внутрях пустая. Отогнули мы запор, послушали маленько. Вроде тихо, взяли керосинку, внутрь пошли.

— Здесь посвети, — сказал я. — Лестница должна тут быть. Насквозь вниз, мимо всех постов. Я тут сам не был, но с детства слыхал. Щитовая — такое секретное место, где хранятся главные бумаги.

— Вон она, ваша лестница, — мотнул башкой рыжий. — Только дух снизу дурной. Думаешь, умно нам туда лезть?

Позади за стенкой скулил Бурый, когтями косяк скреб, за нами просился.

— Не умно, но придется, — сказал я и зажег керосинку.

— Меч-то возьмешь?

— На фига он мне внизу? Мокриц рубить, что ли?

Очень скоро мне пришлось проклинать себя за дурость.

Место это батя называет «кабинет». Умное слово, ничего не скажешь. До того здесь прежний дьякон жил, и до него еще один, и так далее. Так уж повелось. Я только издалека из коридора видал, чо внутри. Так что маленько коленки у меня тряслись. Голова тоже напужался, все облизывался. Он когда губы лижет, значит — трусит.