После того как Петр отпустил Мазепу из Жолквы, гетман выехал в сопровождении царевича Алексея. Но по дороге отправил царевича вперед, а сам свернул в один из дворцов княгини Дольской, где его ожидал присланный от нее ксендз. При этом старшина полагала, что речь шла просто о помощи княгине в выкупе какого-то ее имущества[573].

Прибыв в Киев, Мазепа отправил царевича Алексея в Смоленск, а сам вернулся в Батурин. В это время он получил подробную инструкцию от Петра, как действовать в случае наступления Карла. В ней предписывалось укреплять всеми мерами Печерскую крепость, а во время наступления шведов отступить за Днепр, оставив гарнизон для обороны Печер. При этом «старый Киев» предполагалось «оставить пуст»[574]. Это было началом разработки военной доктрины петровского окружения, согласно которой на этом этапе Северной войны предстояло действовать по принципу «выжженной земли». Первым должен был превратиться в «выжженный край» старый Киев, вместе с Софией, братским монастырем, Киево-Могилянской академией и прочими, священными не только для Мазепы местами. Один Бог знает, что творилось у него в душе после получения этого указа.

Неизвестно, знал ли гетман о тех тайных переговорах, которые в этот период вели Петр и его окружение, пытаясь найти новую удобную кандидатуру на польский престол (ввиду отречения Августа) или новых союзников в войне с Карлом. В частности, переговоры велись с Англией, и герцогу Мальборо за посредничество предлагался доход с «княжества Киевского»[575]. Можно себе представить, какая была бы реакция в Украине, если бы подноготная этих контактов стала бы там известна.

В середине июля гетман выступил опять в Киев для наблюдения за завершением строительства Печерской крепости. По указу Петра он отправил своего племянника Войнаровского с 12 тысячами казаков для разъездов вдоль Вислы. В случае наступления шведов ему приказывалось отступать, уничтожая весь фураж[576]. Тяжелая служба на фронтах Северной войны приводила к тому, что казаки разбегались. Около пяти тысяч человек бежало от Войнаровского. Это дало Петру лишний повод писать Мазепе, что казацкие полки, «некомпанейские», кроме «худа», никакого «добра» не приносят, так как, не имея определенного жалованья, они занимаются только грабежами и норовят сразу вернуться домой[577]. В связи с этим пришло подтверждение указа о преобразовании к осени — зиме всех малороссийских полков в компанейские[578]. По сути, это было началом воплощения в жизнь тех принципиальных изменений структуры Гетманщины, о которых было объявлено в Жолкве.

Мазепа открыто не показывал своего недовольства этими реформами. Его чувства и недовольством-то трудно было назвать. Перед ним словно разверзлась пропасть, поглощавшая все его мечты и идеалы. По многолетней привычке он продолжал докладывать царю о выполнении поставленных задач. Бежавших от Войнаровского казаков ловили и заковывали в колодки. Относительно устройства «компаний» гетман обещал «со всяким тщательным прилежанием» стараться исполнить данный указ[579].

Хотя Орлик потом писал, что гетман ни единым знамением, ни словом, ни делом откровенных своих мыслей и намерений «никому не являл», было бы несправедливо сказать, что Мазепа полндстью скрывал свои чувства и не говорил о них Петру. Еще во время все того же совета в Жолкве гетман высказывал крайнюю озабоченность в связи с тем, что от «непрестанных нынешних трудных служб и походов» Войску Запорожскому «наносятся немалые тяготы», равно как и жителям Украины от переходов войск. На это царь дал официальную грамоту, в которой выражалось «сожаление», но подчеркивалось, что в условиях войны со шведами без таких убытков «обойтись не возможно», и предлагалось «для общей государственной пользы… то снесть». При этом Петр обещал по окончании войны «понесенные трудности и убытки» вознаградить[580]. Вряд ли такие заверения могли удовлетворить Мазепу, против которого, как исполнителя воли царя, все больше поднимался ропот в Украине. Все больше сомневался он и в целесообразности Северной войны для интересов Гетманщины.

Не порадовал Мазепу и полученный 1 сентября 1707 года от императора по рекомендации Петра титул князя Священной Римской империи[581]. Как раз в это время гетману пришло письмо от Дольской, которая описывала следующую сцену, имевшую место во Львове. Княгиня была там крестной вместе с Борисом Петровичем Шереметевым и, сидя за праздничным столом между Шереметевым и Реном, упомянула похвальным словом Мазепу. На это Рен тоже отозвался с похвалой о гетмане и добавил: «Смилуйся Бог над этим добрым и разумным Иваном! Он, бедный, не знает, что князь Александр Данилович яму под ним роет и хочет, его отставив, сам в Украине быть гетманом». На это якобы Дольская, удивившись, обратилась к Шереметеву. Но тот подтвердил сказанное Реном. Тогда Дольская спросила, почему же никто из «добрых приятелей» не предупредит Мазепу о таких замыслах Меншикова. Шереметев объяснил, что это невозможно, «мы и сами много терпим, но молчать принуждены».

Прочитав письмо Дольской, Иван Степанович сказал Орлику: «Знаю я сам очень хорошо, что они думают о вас (старшине. — Т.Я.) и о мне. Хотят меня удовлетворить княжеством римского государства, а гетманство взять, старшину всю убрать, города под свое управление отобрать и поставить в них воевод или губернаторов. А если будем сопротивляться, то перегнать за Волгу и своими людьми Украину осадить»[582].

В отличие от сдержанного Мазепы, полковники его были гораздо более эмоциональны. Орлик описывает, что после получения указа об устройстве «компаний» полковники и старшины были так напуганы и раздражены, что ни о чем ином не могли говорить. Они справедливо рассуждали, что выбор «пятаков» есть не что иное, как этап перед переустройством полков в «драгуны и солдаты», а соответственно — конец казацким вольностям. Недовольная старшина собиралась у генерального обозного Ломековского и миргородского полковника Апостола, где обсуждала, что делать и как защититься. Апостол принес из Печерской библиотеки текст старого Гадячского договора гетмана Выговского с Речью Посполитой[583]. Какие планы рождались на этих собраниях? Об этом мы можем только догадываться, хотя нетрудно предположить, в какую сторону обращались взгляды старшины.