«А ты, батюшка, оказывается, трус!» — подумал Фабрицкий и весь ощетинился, как собака, увидевшая кошку. Сам человек не трусливый, он органически не выносил трусов. По выражению лица Никифорова он понял, что взял верный тон и надо его придерживаться. Не терять перевеса.

— Еще вопросы? — нелюбезно спросил он.

— Мы их выясним потом, в рабочем порядке. Только дайте четкое распоряжение своей секретарше по поводу отчетности.

Прошли в «общую». Там было тесно: уже сидела вся комиссия. Фабрицкий всех обошел, знакомясь. У некоторых были вполне интеллигентные лица. На всех лицах (как интеллигентных, так и нет) читались смертная скука и отвращение к предстоящей работе. Заплаканная, встревоженная Таня рылась в шкафах.

— Таня, — сказал Фабрицкий, — не расстраивайтесь и дайте товарищам всю документацию, которая им понадобится.

При слове «документация» Таня взрыднула:

— Тут ничего не найдешь. Так еще до меня было, честное слово!

— Я же говорил вам: приведите бумаги в порядок.

— Я и привела: сложила стопочками, вытерла пыль.

— Сегодня, Таня, — сухо сказал Фабрицкий, — вы останетесь после работы и приведете все документы в порядок не только по виду, но и по содержанию. Феликс Антонович вам поможет, не правда ли?

Толбин согласно наклонил голову.

— Михаил Семенович, — заметил Фабрицкий, — прошу учесть, что наш делопроизводитель, Татьяна Алексеевна, работник новый. Дела были запущены еще до нее, ее предшественницей, с которой мы расстались именно по этой причине.

Никифоров строчил стоя. Какой-то легкий перевес в его пользу наметился. Чтобы не дать этому перевесу развиться, Фабрицкий солидно сказал:

— Итак, до завтра, товарищи. Меня ждут в министерстве.

И отбыл на Голубом Пегасе.

Комиссия работала две недели. Упорно, трудолюбиво. Ее члены разбрелись по лабораториям, опрашивали людей, слушали, записывали. Один из них, беседовавший с Полыниным, был совершенно им очарован и о разговоре с ним отзывался кратко: «Пир мысли». Большое впечатление произвели недавно отремонтированный Дуракон и его руководитель Шевчук, который в беседе с представителем комиссии развел такую «парадигму», что небу было жарко. Читающий автомат не произвел хорошего впечатления: за то время, пока он оставался без присмотра (все силы были брошены на дисплей), он окончательно разболтался и каркал вороньим голосом. Преобразующая программа, напротив, понравилась: с ее помощью член комиссии с детским удовольствием перемножил два многочлена и получил верный результат. Больше всего понравился нешатовский цветной дисплей — Даная на его фоне смотрелась хорошо, и процент распознаваний был приличный. В лаборатории Кротова смотреть было нечего, комиссия удовольствовалась краткой беседой.

Работы в отделе временно остановились: все было принесено в жертву отчетности. Для главы комиссии Фабрицкий освободил свой кабинет. Тот сидел там упорно, к нему стекались донесения, он их обобщал. Время от времени он вызывал к себе Фабрицкого и вел с ним беседы один на один. Александр Маркович, поняв до конца характер главы комиссии, играл с ним, как кошка с мышью, то чаруя любезностью, то намеренно срываясь в маленький гнев. В разгар работы комиссии вернулся из санатория Ган и многие разговоры взял на себя. Он великолепно знал все дела и даже в запутанной документации всегда находил что нужно. Фабрицкий все больше убеждался, что Панфилов был прав: малокомпетентная комиссия была для отдела выгоднее компетентной.

Комиссия закончила работу в срок. Никифоров пригласил Фабрицкого, чтобы ознакомить его с выводами. Они были обширные, страниц на пятьдесят. Фабрицкий просматривал их бегло и быстро, привычным взглядом отметая нейтральное заполнение и общие места. Его светло-коричневые глаза, словно танцуя, прыгали со строчки на строчку, лицо оставалось непроницаемым.

— Может быть, вы хотите что-нибудь возразить? — спросил совершенно ручной носорог.

— Да нет, отчего же. Возражать тут особенно не на что. Все справедливо.

— Мы старались в своей работе быть объективными, — ласково сказал Никифоров. — Дружба и взаимная выручка. Вы меня поняли?

— Я вас понял, — сохраняя непроницаемость, ответил Фабрицкий.

…Назавтра всему личному составу отдела было предложено собраться в так называемом семинарском зале, где проводились средние по масштабу мероприятия. Зал был невелик: несколько рядов столов и скамеек, на возвышении кафедра. Нешатов пришел раньше других и сел на самую последнюю скамью. Он уже привык к атмосфере отчуждения, окружавшей его незримой стеклянной стеной. От нечего делать он разглядывал свой стол, весь изрисованный и исцарапанный. Еще со времен Пушкина любимой темой рисунков, набрасываемых так себе, от нечего делать, были женские ножки. Тогда — в легких, бескаблучных туфельках, изящно скрещенные, высунутые из-под оборки платья. Теперь — чаще всего одна нога, смело открытая выше колена, с мускулистой икрой, на высоком каблуке. Таких одиночных ног на столе Нешатова было несколько. Разглядывая их, он представлял себе тягучую скуку собрания, скрип голоса докладчика, автора рисунка, давно ничего не слушающего и тупо обводящего контур ноги…

Сотрудники отдела прибывали, балагурили, смеялись, жужжали, как пчелиный рой, но их поток обходил Нешатова. Люди садились на других скамьях, а три места рядом с ним оставались пустыми. Что же, он по доброй воле пошел в подозреваемые. А все-таки неуютно…

Вдруг на одно из пустых мест кто-то сел. Это была Магда. Случайно или нет она села рядом с ним? Скосив глаза, он увидел ее впалую, смуглую щеку, зеленоватый глаз, прямо и твердо глядящий перед собой, и убедился — не случайно. Сердце его забилось счастливо и недоуменно.

Рука Магды лежала на скамейке, на пустом месте, разделявшем их. Он накрыл ее ладонью. Рука вздрогнула, но не ушла. Он сидел, счастливый, а под его ладонью лежала живая птица. Сколько времени продолжалось это счастье? Минуты две. Магда повела в его сторону глазом и чуть-чуть покачала головой. Он освободил птицу. Все равно он был счастлив.

Вошли Фабрицкий с Никифоровым в сопровождении членов комиссии. Начался доклад Никифорова. Он надел очки, заправил за уши жидкие пряди светлых волос, отчего стал похож на бабушку. Добрая, в сущности, бабушка, думал Нешатов. И все кругом добрые. И выводы комиссии — тоже.

На самом деле выводы были длинные и нудные. Сначала общие слова. Потом краткое перечисление достижений отдела. Наконец, недостатки. Их было много. Одних упущений в документации комиссия обнаружила штук двенадцать. Например: «Отчеты печатаются не на бланках установленного образца, с рамкой вокруг текста, а на обычной бумаге» (Ган поднял руку и попросил внести в акт, что бланков установленного образца институту не отпустили; было внесено). Критиковались нестандартные размеры полей и отступов, не соответствующие ГОСТу, и другие нарушения, вроде нестандартного написания латинских и греческих букв.

По содержанию отчетов замечаний не было, кроме одного: «Необходимо больше внимания уделять существу вопроса». Полынин с места произнес довольно громко: «Доклад комиссии евнухов, выбирающих наложницу султану». Засмеялись все, кроме Никифорова. Один из членов комиссии, юмористический бородач, предложил «исключить из выводов эту неопределенную рекомендацию», что и было сделано ко всеобщему удовольствию.