Да и как было не удивиться шнырявшим туда-сюда разноцветным автомобилям самых разнообразных марок, ничем не напоминавшим примелькавшиеся «жигули» и «москвичи», но так похожим на роскошные авто из зарубежных фильмов; фланирующим по чистеньким тротуарам парочкам в незнакомых, но явно элегантных нарядах, заставлявших вспомнить сразу викторианскую Англию, картины Васнецова и просмотренный как-то, скучая в ожидании из душа очередной мимолетной подруги, глянцевый журнал «Burda»; смутно знакомой архитектуре и, главное, городовому в парадном белом мундире и при шашке, статуей возвышавшемуся на перекрестке (вроде бы Павлова и Энергетиков, но здесь носящих витиеватые названия Святоиннокентьевской и императора Алексея Второго).

— А что, здесь всегда так празднично? — шепнул Александров на ухо ротмистру, когда разведчики чинно миновали городового, не обратившего на них ровно никакого внимания.

Петр Андреевич от этих слов даже сбился с шага:

— Вы что, Николай Ильич, — сегодня же Троица!

Праздник этот, явно церковный, весьма смутно говорил что-то Николаю, но он, дабы не бередить религиозных чувств графа, хотя и не фанатика, но частенько крестившегося и творившего про себя молитвы, решил оставить любопытство при себе. Да и низкий мелодичный звон, медленно плывущий над крышами в душной тополиной метели, говорил сам за себя.

— Кстати, а что мы будем делать, если нас здесь попросят предъявить документы?

— Ну, во-первых, документы у нас имеются. И неплохие, замечу. На день-другой, я думаю, сгодятся мои липовые, но превосходно изготовленные, с которыми я проживал здесь в феврале, выслеживая Кавардовского... Точнее, не здесь, а... Ну это не так важно.

— А во-вторых?

— А во-вторых, капитан, мы сейчас находимся в самом сердце Империи, вернее, на каких-то из ее многочисленных задворков. Отсюда, как классик писал: «Год скачи — ни до какой границы не доскачешь»...

Ни о какой даже кратковременной и эфемерной автономии у нас... То есть здесь, никто и слыхом не слыхивал. О границе, пусть административной, под Рождественском — тоже. Брожение умов и мечты о суверенитете — правда, стараниями моих коллег по ведомству приглушаемые и направляемые в иные русла — это там, на западе — в Польше и Финляндии... Иногда вспоминают о своей горячей южной крови в Бессарабии и в Кавказском Наместничестве, но тут... Тут тишь и гладь, сонное царство, как было и при Александре Первом, и при Александре Третьем, и при Алексее Втором... Если бы не проклятый Кавардовский, прорывший свою крысиную норку в ваши богом забытые края... Прошу прощения, Николай Ильич, я не имел в виду ничего обидного... Кстати, именно его норку я и имел в виду, когда привел вас сюда... Куда вы смотрите, господин Александров?

Николай с трудом оторвал глаза от противоположной стороны улицы, вдоль которой они сейчас не торопясь следовали.

— Я чем угодно готов поклясться, ротмистр, что во-о-он того мужика я знаю. Мы с ним в одной школе учились, в параллельных классах. Я ему, помнится, как-то нос разбил в седьмом из-за одной девчонки. Он теперь на ГРЭС работает инженером каким-то.

— Ничего удивительного. Просто это еще раз иллюстрирует, насколько близки мой и ваш миры. И этот, естественно... Не случись у вас этого сумасшедшего переворота в девятьсот семнадцатом...

— Да и у вас — не без греха! — огрызнулся задетый за живое капитан.

— Простите, погорячился. Я и сам, когда бродил по улицам вашего Хоревска, кажется, встречал знакомые лица. Это один и тот же мир, просто раздробленный на части, не то что проклятый Бергланд.

Чебриков явно загрустил, вспомнив мир без России, поэтому Николай решил несколько отвлечь его:

— А каким образом выяснилось, что это не тот мир, который нам нужен?

— Это просто. Я сделал несколько звонков и выяснил, что никакого ротмистра Чебрикова в Екатеринбургском отделении не числится, про его кодовый позывной никто и не слышал, и вообще... Словом, несколько незаметных, но важных различий. — Граф помолчал. — Здешний мой аналог спокойно живет-поживает в столице, в Санкт-Петербурге, причем, похоже, пошел по иной, чем я, стезе... Обер-офицер одного из расквартированных там гвардейских полков, название которого вам ничего не скажет. Хотя официальная информация из Сети вряд ли отражает полную картину. Никакой роковой дуэли, никакой опалы.

«Вот так отвлек! — опешил Николай. — Еще и хуже сделал. Надо как-нибудь выкарабкиваться из ситуации...»

Пока он размышлял, ротмистр устало потер правый висок и сообщил:

— Потому-то мы так резво и сорвались с места. Шестеренки машины нашего ведомства проворачиваются медленно, но верно. Кто-то неизвестный не только знает закрытые телефонные номера, но и называет пусть неправильный, но построенный по той же системе, что и реальный, позывной. Как бы вы поступили, капитан, в данной ситуации?

— Вы так легко об этом говорите? Да там уже наверняка трясут все семейство Савиных!

— Ну, положим, пока не трясут. Я думаю, еще сутки-другие в нашем распоряжении имеются. Если не пройдет вариант с хазой Колуна...

В этот момент на другой стороне улицы раздался противный скрип тормозов и тут же — визгливый голос:

— Вот ты где, чертовка! Проститутка, дрянь! Шлюха подзаборная!

— Что это? — Чебриков удивленно попытался взглянуть поверх голов столпившихся горожан. — Интересно...

— Не вмешивайтесь, ротмистр! — Николай, чувствуя смутное беспокойство, попробовал удержать графа за рукав, но тот, словно не замечая помехи, ледоколом раздвигал толпу, направляясь к месту происшествия.

Александрову ничего не оставалось, как следовать в кильватере.

— Я весь город уже объездил, а ты!.. Стерва! Да ты на коленях будешь ползать, штиблеты мои целовать, чтобы я!.. — разносилось по всей улице.

Последние зеваки, закрывавшие обзор, наконец расступились, и путешественники оказались в эпицентре событий.

У тротуара косо приткнулся огромный, сверкающий черным лаком автомобиль незнакомой Николаю марки, при одном взгляде на который в голове начинало крутиться полузнакомое определение «лимузин», перемежающееся почему-то таким знакомым словом «членовоз». Рядом с блистающим четырехколесным монстром возвышался здоровенный красномордый детина в белом костюме, распахнутый на груди пиджак которого (или не пиджак?) демонстрировал всем окружающим толстенную золотую цепочку поперек муарового нежно-бирюзового жилета. Здоровяк грубо сжимал локоть невысокой хрупкой брюнетки, гордо и вызывающе глядевшей обидчику прямо в глаза. Левая щека женщины пылала ярким румянцем, неестественно выглядевшим на бледном лице. В тот момент, когда ротмистр и Николай пробились на простор, детина как раз заносил руку для повторного удара.

— Постойте, милейший, — раздалось рядом с Александровым, и он отчетливо понял, что, будучи не в силах совладать со своей рыцарской натурой, граф пошел на обострение ситуации и конфликта не избежать... — Бить по лицу женщину — En voila des manie-res! (Это дурные манеры! (Франц)).