Аннабель громко позвала Гордона. Тот прибежал и, качая головой, сначала выслушал всю историю, а потом отправился за Патриком О’Доннелом.

Абигайль смотрела на хорошенькую девочку, которая все говорила и говорила. «Как будто наверстывает то, что упустила со дня смерти матери», — подумала Абигайль, судорожно пытаясь сосредоточиться на словах малышки. А это было не так-то просто, потому что в мыслях она постоянно возвращалась к Патрику, лихорадочно соображая, как бы сделать так, чтобы исчезнуть до его прихода и чтобы Эмили ничего не заметила.

Когда в дверь постучали и взволнованная Эмили вскочила со стула, чтобы побежать навстречу отцу, Абигайль тоже вскочила, намереваясь выйти из дома через веранду.

— Аби, ты куда? — строго поинтересовалась за ее спиной Аннабель.

— Я хочу побыть одна! — Абигайль даже не обернулась.

— Абигайль, пожалуйста, прости меня. У меня были дурацкие предрассудки по отношению к тебе, и я ужасно сожалею. Ты не можешь уйти сейчас, после того как спасла жизнь его дочери. Он захочет поблагодарить тебя и…

— Мне не нужна его благодарность! — ответила Абигайль и вышла из дома, даже не обернувшись.

На улице она перевела дух и подумала, не спрятаться ли в своей комнате. Но потом рассудила, что комната — место ненадежное. Еще явятся к ней со всеми этими лживыми благодарностями.

«Нужно пойти туда, где меня не найдут!» — сказала она себе и решила прогуляться к Похуту. Никто не догадается, что она пошла к гейзеру.

Чуть позже, когда она сидела на одной из террас, наблюдая за извергающим воду Похуту, по щекам у нее бежали слезы. Она плакала о потерянной любви и от воспоминаний о том, что только что пережила вместе с девочкой. Как чудесно было обнимать малышку! Жаль, что другого раза не будет! Слабым утешением в море бесконечной грусти для Абигайль были извинения Аннабель. Что ж, она хотя бы не уедет из Роторуа навсегда, не помирившись с любимой сестрой.

В свою первую ночь, проведенную в деревне маори, Пайка не могла уснуть, хотя Руиа и ее семья приняли девушку доброжелательно, приготовили в ее честь ханги и даже выделили собственную комнату для сна. И все равно она тревожно переворачивалась с боку на бок. То ей было слишком душно, то слишком холодно. К тому же Пайка снова и снова задавалась вопросом: правильно ли она поступила, убежав от Дункана?

Она постоянно представляла себе его лицо с блестящими карими глазами и задорной улыбкой на губах. Она слышала голос юноши и чувствовала его прикосновение, которое казалось настолько реальным, словно они все еще сидели вблизи Похуту.

В конце концов она вскочила и оделась. Нет смысла пытаться уснуть! Единственное, что могло ей помочь, — это свежий воздух. Пайка тихонько выскользнула из дома, надеясь, что ветер сумеет развеять ее мысли о молодом мистере Гамильтоне, но все было тщетно. Наоборот, тоска и желание увидеть его снова только усиливались. И чем больше она поддавалась тоске, тем больше крепла мысль: она поклялась себе только потому, что ее мать слишком сильно страдала с Золтаном Градиком, а саму ее постоянно дразнили из-за того, что она была единственным ребенком-маори во всей деревне. Но ведь Дункан Гамильтон не такой человек, как ее отчим. Он никогда не обидит ее. В этом она была совершенно уверена.

Незаметно для себя самой Пайка дошла до общинного дома маори, варенуи. В голове мелькнула мысль, что, возможно, стоит спросить предков, что они об этом думают, — так часто поступала ее мать, когда не знала, что делать.

Пайка осторожно надавила на ручку входной двери, которую какой-то умелец украсил причудливыми узорами по дереву, и та, как ей показалось, открылась сама собой.

Исполненная благоговения Пайка вошла в огромную комнату, сверху донизу украшенную резьбой. При виде этого великолепия ей стало немного не по себе. Как смотрят на нее все эти маски! Сердце едва не выпрыгивало из груди, но девушка продолжала идти. По правде говоря, Пайка не испытывала абсолютно никакого чувства защищенности, пронизывавшего ее тогда, когда она приходила в общинный дом Тауранга вместе с матерью.

Но она все равно села на пол и закрыла глаза. Перед внутренним взором тут же возникло лицо Дункана. Смеющееся лицо Дункана.

Пайка вздохнула и попыталась сосредоточиться на вопросе, ради которого и пришла в общинный дом. Имеет ли она право нарушить клятву сейчас, повстречав белого, который, кажется, совсем не похож на тех белых, которые жили в Даргавиле? Снова увидела перед собой его. На этот раз лицо юноши было преисполнено торжественной серьезности и он решительно произнес: «Я не трогал ее, но я женюсь на ней».

На губах Пайки появилась улыбка, но вот в ее воспоминания прокрались слова старшего Гамильтона, и радость тут же померкла. Этот торговец смолой каури жестоко обидел ее. Он отказал своему сыну в праве жениться на ней, но при всех позволил себе обозвать ее шлюхой.

Вся нежность по отношению к Дункану испарилась в мгновение ока. Рассерженная Пайка открыла глаза. Она больше не нуждается в советах предков. Ответ совершенно очевиден. Ей не нужны такие унижения. Кроме того, ее не покидало нехорошее предчувствие, что предки все равно не ответят. Она чувствовала себя в этой комнате чужой.

Да, даже без совета предков она готова принять решение. Нужно придерживаться своей клятвы. Дункан — сын своего отца. Что, если его сердце ослепила ее внешняя красота? Что, если на самом деле он просто хочет ее тело? И даже если он действительно любит ее и намерен сделать своей женой, его отец будет смотреть на своих внуков так же презрительно, как смотрел сегодня на нее!

— Нет, так не пойдет, — пробормотала Пайка, укрепившись в своем решении как можно скорее покинуть это место. Она встала и уже собралась уходить, как вдруг ужасно испугалась. На нее смотрела пара темно-карих глаз, совершенно ей незнакомых.

— Киа ора, — произнес молодой человек, которому эти глаза и принадлежали.

Он был одного с ней роста, мускулистый и хорошо сложенный, с темной кожей и курчавыми волосами, собранными в узел. На нем был маорийский костюм, а босые ноги были обуты в сандалии. Под мышкой у него был плащ из перьев.

— Добрый день, — смущенно ответила Пайка, надеясь, что он поймет.

— Что ты делаешь в общинном доме в такое время? — на безупречном английском поинтересовался он.

— Мне нужны были предки, то есть я хотела у них кое-что спросить, — пробормотала Пайка, испытывая ужасную неловкость.

Молодой человек смотрел на нее с улыбкой.

— Тогда все в порядке. — Казалось, в его голосе прозвучало облегчение.

— Что ты имеешь в виду?

Девушка уже немного расслабилась. Своим приветливым поведением он успокоил ее.

— Сначала я не понял, маори ты или пакеха.

— Мой отец был белым, — почти извиняющимся тоном произнесла она.