я этот сундучок скинула за борт, понимая, что после всех этих красавиц такую Аванесов не поцелует даже из жалости.

И дело не в низкой самооценке, это и так было неотъемлемой частью меня. Дело в моем складе ума и умении принимать действительность.

А потом мне просто хватало рассказов подружек и чтения романов. В самые тоскливые периоды жизни я прибегала к тяжелой артиллерии – женскому роману. И так реалистично пропускала через себя то, что происходит с героями, что, казалось, сама это пережила. И отпускало. Всё равно мой отец никогда бы не одобрил моего выбора. Кроме Гарика, конечно, а Гарик…впрочем, я так и не поняла, насколько правдивы признания в том, что я ему нравилась и нравлюсь.

А сейчас, глядя прямо в океан с его различными оттенками в зависимости от глубины дна, я четко понимаю, что пропустила какой-то нереально важный период тогда, в свой пятнадцать. А потом и в двадцать. И дальше.

Может, я и хочу что-то восполнить, но это уже совсем не честно. И не будет правдоподобно…

Дима что-то читает в моих глазах такое, что заставляет его обреченно вздохнуть и отпустить меня.

– Лучше мне уйти, ты пьяна…это подло с моей стороны.

Отходит на шаг и разворачивается к выходу.

Пространство, оставшееся передо мной пустым, сочится холодом. И мне зябко. Неуютно.

И неправильно!

– Дима, останься… Я не пьяная.

Он замирает с вытянутой у двери рукой.

А я понимаю – не хочу ничего восполнять. Я просто по-настоящему хочу, чтобы этот мужчина остался. Здесь. Со мной. Сейчас.

Дима спросил, кем я хочу быть?

Я хочу быть собой.

Женщиной, которая любит.

Его.

Он стремительно возвращается, а я вздыхаю от облегчения. Но стоит ему вновь вклиниться между моих ног, одной рукой резко притянуть к себе за поясницу, а второй накрыть затылок и остановиться в сантиметре от рта, эти вздохи становятся о другом…

Так вот, что значит хотеть мужчину. Уже от одной мысли, что Дима сейчас будет со мной делать, – ибо я сама не в состоянии делать ничего абсолютно, – кожа покрывается мурашками повсеместно.

Он медлит. Будто ещё колеблется. Только вжимается сильнее, и от этого низ живота сковывает еще больше. Мне нравится, как на меня смотрят его глаза. Как на единственную и неповторимую. В это же можно поверить один раз?

Когда Дима накрывает мои губы неспешным поцелуем, осторожно двигая и исследуя их, веки сами собой опускаются. Раньше я думала, что это всего лишь миф. Но оказалось, что именно так всё и происходит. У меня ощущение, что я погружаюсь под воду. В ушах стоит шум, о дыхании забыто. Постепенно иду всё ниже, где давление увеличивается. Восторг затапливает до самых кончиков пальцев на ногах. Это божественно – находиться в руках мужчины, который ведёт, зная, как действовать. Раскрывает, проходится по нижней и верхней отдельно, снова приникает, зажигает тысячи лампочек во мне, источники которых оживают вот прямо на губах нереальными покалывающими импульсами, а затем невидимыми нитями тянутся, освещая каждый ничтожный уголок в теле.

А потом в игру включается язык. И всё становится запредельно глубоко, интимно, на грани. И вот теперь произошла тотальная активизация всех нервных окончаний, и это было так невыносимо остро, что я вцепилась в его плечи. Господи, как такое возможно, чтобы ты плавился в чьих-то руках настолько правдиво? Настолько ярко, испепеляюще.

И я смирилась, что тону, теряя связь с реальностью.

Глава 25

Просто полный гребаный п*здец. Та-а-ак хотеть женщину, но включать мозг, напоминая себе, что с ней надо по-другому. Попрощаться с бесконтрольной похотью и воззвать к помощи силы воли.

Боже, но…это так сладко… Карамельная нега с ноткой мяты – кто бы мне сказал, что я взорвусь от такого сочетания. Она на вкус ещё круче, чем на запах. Настоящая изысканная карамель. Если запах – это что-то из детства, то вкус – уже зрелая пора моей жизни, первые десерты в Париже, яркие благородные вспышки на кончике языка, от которых непроизвольно закатываешь глаза в экстазе. Я никогда не проходился с таким наслаждением по чьим-то «недрам». Полость рта, конечно, бесконечное поле для экспериментов с учетом всевозможных техник французского поцелуя, но всегда через пару-тройку движений запал давал о себе знать, требовалось большее, и переходил к другим стадиям прелюдии.

А её я хотел расцеловать в клочья. Самый последний кусок всегда вкуснее, а самый последний глоток – насыщеннее. И ничего не желаешь оставлять на дне. И я пью эту экзотическую девочку-девушку-женщину, пью и не напиваюсь, проскальзывает восторженная и одновременно страшащая мысль – она бездонная. Справлюсь ли?..

Должен. Я обещал.

Отрываюсь, любуясь на результат своих действий – Алина дышит глубоко, правильно, выдавая в себе пловчиху, умеющую регулировать дыхание. При этом глаза закрыты, а руки продолжают сжимать воротник моей рубашки. Губы её опухли ещё больше, румянец на щеках выдаёт возбуждение. Сколько же мы целовались?

А мне так мало…

Я снова впиваюсь в неё, уже с меньшей долей нежности и трепета, подготавливая девушку к следующему этапу – жадно, горячо, поглощающе.

Стягиваю халат, умирая от прикосновения к этой гладкой коже, не прерывая поцелуя и пресекая слабый протест. Ладони методично опускаются от плеч и ниже, высвобождая тело, которое не дает мне покоя уже полгода. Я буквально вырываю её из махрового облака, подхватывая под ягодицы, чтобы отнести на кровать. Когда на долю секунды Аля скрещивает щиколотки, по инерции обвив меня ногами, я застываю, готовый прямо в это мгновение кончить в штаны и опозориться. Потому что я целый день сходил с ума от этой фантазии. Это не ноги – произведение искусства. Стройные, ровные-ровные, с золотистым отливом. То, о чем мечтают миллионы представительниц прекрасной половины человечества, а одна конкретная представительница успешно скрывала их на добровольной основе.

Вот и замечательно. Зато всё досталось мне.

Странно, что я радуюсь такому. Мужику под сорок, давно сформирована определенная система ценностей и взглядов, и среди них шовинистических наклонностей и тяги к моногамии не было. Раньше.

И приятелей различных национальностей, утверждающих, что девушка интереснее, когда нетронута и принадлежит тебе, всегда высмеивал, считая незрелыми и бесчестными – почему они не должны себя ограничивать, а кто-то должен, чтобы порадовать их специфические представления о строении схемы мужчина-женщина? И ведь женились исключительно на таких, а гулять продолжали с другими… Не мне судить о лицемерии, но себя я считал откровеннее и честнее.

И вот, мать твою, готов прийти к ним на поклон и согласиться. Что да, бл*дь,