Когда Эмма и София вернулись в городок, Шерлока в доме не оказалось. Ирена встретила их в компании Дианы, сразу же сообщив, что ее муж снова вышел на работу. Ничего удивительного в этом не было – шла почти середина января, пора бы уже вернуться к нормальной жизни. Однако дом до сих пор был тихим, словно погруженным в спячку. Необычный контраст сразу же бросался в лицо, заставляя Эмму задуматься о том, как выглядел дом ее детства. Когда Филипп и София жили у своего дяди, их присутствие ощущалось, даже если они просто сидели в своей спальне. Неуловимая жизненная энергия наполняла каждую комнату и помещение, она сквозила во всем. Теперь в доме был мертвый порядок – все лежало на своих местах, а воздух казался застоявшимся и холодным. Ирена не могла заполнить этот дом без них. Потом они поехали на кладбище – хозяйка сама предложила это, понимая, что они поступили нехорошо, похоронив Филиппа и не сообщив ничего Эмме. Исправить это было нельзя, но показать место, где лежал мальчик, стоило.

А сейчас они сидели в гостиной так же, как когда-то Эмма сидела с Шерлоком в их первую встречу. Софию отправили наверх, чтобы она выбрала лучшие вещи, которые хотела бы взять с собой.

– Я знала, что вы ее заберете. Это правильно, хотя, признаюсь честно, мне бы не хотелось ее отпускать. Можете не верить, но я люблю их обоих. Я бы и сама не поверила, потому что никогда об этом не задумывалась. Все как-то времени не было. Но я никогда не желала им зла, поверьте.

Эмма думала о том, что ей стоило подняться с Софией, поскольку оставлять ее одну в спальне, где они жили вместе с братом, было слишком опасно. Однако серьезные и полные горечи слова Ирены отвлекли ее от этих мыслей.

– Вы, наверняка, внутренне считаете меня виноватой. Не спорьте, я и так это знаю. Боже мой, я ведь и сама виню себя во всем. Я была эгоистичной и капризной идиоткой, думала только о своем будущем ребенке. – Эмма уже и не помнила, знала ли она о беременности Ирены. Возможно, она слышала об этом впервые, а потому слова заставили ее даже вздрогнуть. Ирена тем временем продолжала: – Если бы не я, они ни за что не сели бы в тот проклятый автобус и сейчас все было бы хорошо. Я должна была оставить им место или отказать своим родителям, сказать, чтобы они не приезжали. Но я… я не могла этого сделать. – Тут она опустила голову, и Эмма поняла, что сейчас Ирена заплачет. В подтверждение этих ожиданий ее голос действительно задрожал. – Я не привыкла отказывать им в чем бы то ни было. Они обижаются на меня за то, что вышла замуж за Шерлока и оставила их одних, я всегда чувствую перед ними свою вину. Я всегда пытаюсь доказать самой себе, что не зря поступила так, что я действительно должна была выйти замуж за человека, которого так сильно люблю, но всякий раз случается что-то, чего я не могу предусмотреть. Они говорили: «Вот видишь, он повесил тебе на шею своих племянников. Разве так поступают любящие мужья?», а я пыталась закрыть уши и не верить им. И все-таки их слова отравили меня, ведь я, сама того не понимая, начала верить этому. Я начала винить детей. Да и разве только в этом моя вина? Есть еще много чего. Та вывеска, к примеру…

Эмма даже подобралась, напрягаясь всем телом. История с вывеской и двухнедельной отработкой до сих пор вызывала в ней возмущение и даже гнев, но сейчас нужно было сдерживаться, дабы не сделать еще хуже.

Ирене, в свою очередь, было уже все равно, кому и что она говорит. Она боялась признаться во всем Шерлоку, но чувствовала непреодолимое желание поделиться и покаяться. Эмма оказалась рядом, и она не могла остановить себя – слова сами текли, вынося на свет то, что ей удавалось прятать во тьме.

– Я не просто ударила его. Я била его всем, что попадало под руку. Господи, я истязала их своим истерическим гневом, понимаете? Я кричала битых два часа. То замолкала, то снова начинала голосить, и меня было никак не остановить. А они просто терпели, потому что им было некуда идти. Уже и не помню, что я ему сделала, но он упал на пол и остался лежать. Может быть, ему было не так больно, но он уже просто не мог меня слушать. Он лежал, а София сидела рядом, и, увидев их, я разозлилась еще больше. Я ударила ее, понимаете вы это? Мне показалось, что они изображают мучеников, пытаясь показать мне, как им больно и какая я плохая. И это не дает мне успокоиться, я даже спать не могу. Я вижу, господи, я просто вижу и слышу собственные крики, и я сама себе противна в этот момент! Если бы я знала, что он умрет, если бы я только это знала, я бы никогда не подняла на него руку. А с другой стороны, знаете, мне ведь в свое время не повезло вот так умереть, как ему. Иногда я дохожу до того, что начинаю думать, будто он нарочно это сделал. Будто он специально умер, чтобы мы с Шерлоком мучились всю оставшуюся жизнь. Я, кажется, уже схожу с ума.

Она замолчала на какое-то время, а потом вновь начала плакать. Ее плечи вздрагивали, а из горла вырывались громкие всхлипы, и Эмма уже начала опасаться за ее здоровье. Можно ли беременным так сильно волноваться? Не случится ли с ней беды?

– Моя мама тоже избивала меня, – несмотря ни на что, Ирена продолжала говорить, с трудом преодолевая икоту и судороги. – Я пожалею о том, что сказала вам, но я должна с кем-то поделиться, потому что никогда и никому такого не говорила. Она тоже била меня и очень сильно. Порой она кричала часами и тоже бросала в меня разными вещами. И она оскорбляла меня словами, которые я никогда не произнесу вслух при своей дочери. Но она была и хорошей. Баловала меня в те дни, когда я вела себя хорошо, защищала меня и заботилась обо мне лучше, чем кто-либо еще. И мое сердце разрывалось от страха, любви и ненависти. Она моя мама, и любовь всегда побеждала, потому что я боготворила ее. Я забывала побои и синяки, как только они сходили с тела. Я сама ползала перед ней на коленях, чтобы она простила меня. Я так ее любила, и была готова все ей простить, искренне считая, что прощать-то и нечего. Но я никогда не думала, что стану походить на нее, и дети, которых мне доверят, возненавидят меня всем сердцем. Как же я могла не понимать того, что я продолжала любить свою маму, потому что она – родной мне человек? Для них я была никем, и они меня не простили. И вот теперь, получилось…

Она оборвала свою речь на полуслове, и Эмма повернулась в сторону двери, понимая, что сейчас увидит Софию. Так и было – малышка стояла, прижимая к груди пыльную коробку из-под обуви и какие-то вещи, которые, судя по всему, принадлежали Филиппу.

– Иди сюда, – протянув к ней руку, позвала ее Эмма. – Покажи, что ты взяла.

София двинулась к ней, крепко держа свой багаж и глядя только на нее.

– Это мои сокровища и рубашки Филиппа.

Ирена горестно вздохнула, но Эмма решила не смотреть на нее, поскольку ей нужно было сделать небольшой перерыв после всего, что на нее излили таким бурным потоком. И почему эта семья считает, что ей можно жаловаться на жизнь? Вспомнился Шерлок, плакавший сидя за кухонным столом в ее общежитии. Теперь вот сама Ирена. И все они каются перед ней в своих грехах, будто она может облегчить их страдания или одарить их прощением.

– А как же твои вещи? В чем ты будешь ходить? – поглаживая Софию по светлым волосам, спросила она.