Губернии повсеместно объявляли себя «республиками». Так случилось в Казани, Калуге, Уфе, Оренбурге. Некоторые из нерусских народов, живших среди русских (например, башкиры, волжские татары), создавали национальные республики. По сведениям одного из источников, на территории бывшей Российской империи в июне 1918 года существовало по крайней мере 30 «правительств»18. Чтобы обеспечить исполнение собственных декретов и законов, центральные власти зачастую должны были обращаться за помощью к этим эфемерным государственным образованиям.

Края и губернии, в свою очередь, распадались на более мелкие административные единицы, основной из которых была волость. Жизнеспособность ее определялась тем, что крестьянам она представлялась самой крупной административной единицей, в пределах которой они могли перераспределять присвоенные земли. Как правило, крестьяне одной волости отказывались делиться захваченными землями с крестьянами соседней волости, и в результате сотни этих крошечных территорий стали по существу самоуправляющимися. Как отмечал Мартов, «мы всегда указывали, что очарование, которым в глазах крестьянских и отсталой части рабочих масс пользовался лозунг «Вся власть Советам», в значительной мере объясняется тем, что в этот лозунг они вкладывают примитивную идею господства местных рабочих или местных крестьян над данной территорией, как в лозунг рабочего контроля вкладывается идея захвата данной фабрики, а в лозунг аграрной революции — захват данной деревней данного поместья»19.

Большевики произвели несколько безуспешных военных вылазок в отделившиеся пограничные районы, чтобы вернуть их к повиновению. Но в общем и целом они не пытались в тот период бороться с развитием центробежных сил в Великороссии, поскольку оно способствовало достижению их сиюминутных целей — планомерному разрушению экономической и политической системы прошлого. Кроме того, развитие этих сил препятствовало возникновению сильного государственного аппарата, который смог бы противостоять коммунистической партии до того, как она укрепит свою власть.

В марте 1918 года правительство приняло Конституцию Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Подготовку текста этого документа Ленин поручил комиссии юристов под председательством Свердлова: наиболее активными ее членами были левые эсеры, хотевшие заменить централизованное государство федерацией Советов по модели французских коммун 1871 года. Ленин не стал в это вмешиваться, хотя намерения левых эсеров полностью противоречили его собственной цели: созданию централизованного государства. Он, обращавший такое пристальное внимание на все мельчайшие детали управления вплоть до назначения конкретных солдат в караул возле его кабинета в Смольном, остался абсолютно в стороне от работы конституционной комиссии и лишь бегло просмотрел результаты ее работы. Это примечательно и свидетельствует о том презрении, которое он испытывал к тексту Конституции, имевшей в его глазах лишь одну цель: создать видимость расплывчатой, полуанархической государственной структуры, за которой могла бы прятаться стальная рука партийного контроля20.

Конституция 1918 года вполне отвечала циничным критериям «хорошего» основного закона: она была краткой и запутанной. Первая ее статья провозглашала Россию «республикой Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов», «вся власть в центре и на местах» отдавалась этим Советам21. Положения эти порождали вопросов больше, чем ясности, поскольку в последующих статьях не разъяснялось, как власть должна делиться между центральными и местными органами, между самими Советами. В статье 56 говорилось, что «в границах подведомственной им территории высшей властью являются съезды Советов (края, губернии, района и волости)». Но поскольку каждый край включал несколько губерний, а каждая губерния — множество районов и волостей, это положение оказывалось бессмыслицей. Все еще больше запутывалось статьей 61, поскольку она, в противоречие принципу, согласно которому съезды Советов являлись «высшей властью» на своей территории, требовала от региональных Советов заниматься лишь местными вопросами и, одновременно, «проводить в жизнь решения высших органов советской власти».

Неспособность Конституции 1918 года определить и разграничить круг полномочий советских органов на различных территориальных уровнях служила еще одним доказательством того, что большевики не собирались переоценивать ее вес и значение. Но все же она усиливала центробежные тенденции, давая им конституционное оправдание[101].

Чтобы добиться полной свободы действий, Ленину требовалось срочно освободиться от подотчетности Центральному исполнительному комитету.

По инициативе большевиков Вторым съездом Советов был распущен старый Исполком и избран новый, в котором большевики заняли 58 % мест. Такая расстановка сил давала большевикам гарантии, что, голосуя единым блоком, они могут провести или блокировать любую резолюцию, хотя им и приходилось еще считаться с горластым меньшинством левых эсеров, правых эсеров и меньшевиков. Эсеры и меньшевики не признавали законность Октябрьского переворота и отказывали большевикам в праве формировать правительство. Левые эсеры принимали Октябрьский переворот, но сохраняли множество демократических иллюзий, в частности, стремились к формированию коалиционного правительства из всех партий, представленных в Советах.

Небольшевистское меньшинство серьезно уверовало в принцип (большевики придерживались его только на словах), согласно которому ЦИК являлся советским законодательным органом, имевшим решающее слово при формировании кабинета и определении круга его деятельности. Полномочия эти ЦИК получил благодаря резолюции, предложенной Лениным и принятой Вторым съездом Советов:

Яснее сказать было нельзя. Ленин, тем не менее, твердо намеревался отбросить этот принцип и вывести свое правительство из-под контроля ЦИКа и любого другого внешнего органа. Именно этого он и добился через десять дней после того, как стал главой государства.

Историческое противостояние между большевиками и ЦИКом было обозначено, когда последний потребовал, чтобы большевики расширили состав Совнаркома, включив в него представителей других социалистических партий. Все политические партии выступали против того, что большевики заняли все должности в Совнаркоме: в конце концов, Съезд Советов избирал их, чтобы они представляли Советы, а не свою партию. Недовольство это оформилось и приняло угрожающие формы, когда, через три дня после большевистского переворота, Союз железнодорожных рабочих, крупнейший профсоюз России, выдвинул ультиматум с требованием создания социалистического коалиционного правительства. Для всякого, кто помнил октябрь 1905 года и ту решающую роль, которую железнодорожная забастовка сыграла в падении царизма, это должно было стать серьезным предостережением.