– Кто этот граф?

– Вы, – ответил я.

– Нет, – возразил он, – я князь.

– Князь – это султан аль-Малик аз-Захир. Титул князь относится к правителям Антиохии, Иерусалима и Александретты, все они теперь принадлежат султану.

Он бросил взгляд на своих воинов, стоявших у стены, и те сразу преградили выход из комнаты. Тогда султан толкнул атабека, который сказал:

– О, Мухий ад-Дин, ты прав, но наш повелитель султан только что милостиво вернул этому человеку титул князя, поскольку разрешил ему остаться в своих владениях.

– Если так, тогда все в порядке, – сказал я и исправил документ, вставив «князь» вместо «граф».

– Когда мы ушли, – продолжает автор, – и вернулись в лагерь, наш повелитель султан, смеясь, пересказал все это эмирам при дворе и в заключение заявил:

– К дьяволу и князя, и графа вместе с ним». – Это конец истории, и теперь мы можем обратиться к тексту письма.

«Граф такой-то (так в тексте: ибн Абд аз-Захира, но другие источники дают более звучное обращение – благородный и великий граф, гордость христианского мира, лидер крестоносцев и т. д.), глава христиан, которому теперь придется довольствоваться титулом графа, – да направит его Бог на верный путь, наставляя его следовать добру и вверяя ему сокровище доброго совета, знает уже, как двинулись мы против Триполи и разорили сердце его владычества. Он видел разрушения и уничтожения, оставленные после нашего отхода. Он видел, как сметались с лица земли церкви, уничтожались дома и грудились убитые на морском берегу, словно остров из тел. Он видел, как умерщвлялись мужи, сыновья уводились в рабство, а свободнорожденные женщины – в плен. Он видел, как валились деревья – осталось лишь то, что могло послужить деревом катапультам и защитным частоколам, если пожелает того Бог, как отнималось добро вместе с женщинами, детьми и скотом, как становился богатым бедняк, приобретал семью холостой, слуга – заставлял других служить себе и тот, кто шел пешком, – садился на коня.

Все это происходило перед твоими глазами, пока ты стоял, пораженный смертельным бессилием, и когда ты смог говорить, то закричал в страхе: «Это моя вина!» Точно так же знаешь ты, как отошли мы оттуда, но только для того, чтобы вернуться, и как отсрочили мы твое окончательное поражение, но только на срок, дни которого сочтены. Ты понимаешь, что покинули мы твою страну, не оставив в ней ни одной головы скота, потому что это мы угнали весь скот; ни одной девицы, которая не была бы в нашей власти; ни одной колонны, не разрушенной нашими топорами; ни одного злакового поля, которого бы мы не опустошили. Ты знаешь, что не осталось никакого имущества, которого бы ты не потерял. Пещеры на вершинах высоких гор и долины, простирающиеся за границы и окрыляющие воображение, не предоставляют более убежища. Ты знаешь, как мы после нашего отхода неожиданно оказались перед твоим городом Антиохией, в то время как ты не смел и подумать, что мы удалились; но если уж мы удалились, то без сомнения вернемся, туда, где уже когда-либо ступала наша нога!

Наша цель – сообщить тебе о том, что мы сделали, осведомить о полнейшем поражении, постигшем тебя. В среду, 24-й день месяца шабан мы оставили тебя в Триполи, и с первого дня священного месяца Рамадан осаждали Антиохию. Когда мы занимали позиции перед городом, твои войска вышли наружу, дабы померяться с нами в бою; они помогали друг другу, но не смогли победить: среди пленных оказался и коннетабль. Он просил разрешения переговорить с твоими людьми, ушел в город и вышел обратно с группой твоих монахов и высших подданных, каковые переговорили с нами. Мы же, однако, видели, что они находятся под твоим влиянием, злонамеренно стремятся к смертоносным планам, не думают о добре, но единодушны во зле. Увидев, что судьба их решена и Богом им предопределена смерть, мы их отпустили со словами: «Мы осаждаем вас немедленно – это первое и последнее предупреждение, которое мы вам даем». Они возвратились обратно и действовали как ты, в уверенности, что ты придешь им на помощь с всадниками и пехотой, однако в скором времени маршал впал в отчаяние, ужас овладел монахами, от горя упал без чувств кастеллан, и смерть обрушилась на них со всех сторон. Мы взяли город штурмом в четвертом часу в воскресенье, 4-й день священного месяца Рамадан (18 мая) и ужаснули всех, кого ты избрал для защиты города. Среди них не было никого, кто не владел каким-либо имуществом. А сегодня нет никого из нас, кто не владел бы одним из них и частью их богатств. Ты должен был видеть твоих рыцарей, простертых под копытами наших коней, твои дома, в которые врывались мародеры и опустошали грабители. Твои сокровища, измеряемые квинталами (кинтарами), стали нашими, а твои женщины продавались по четверо за раз и покупались по цене одного динара из твоих собственных денег! Видел бы ты твои церкви с сорванными разбитыми крестами, листы, выдранные из неверного Евангелия, разрытые могилы патриархов! Видел бы ты своего врага, мусульманина, топчущего ногами место богослужения, перерезавшего глотки монахам, священникам и диаконам на алтаре; убивавшего патриархов и уводившего в рабство королевских принцев. Видел бы ты, как огонь распространялся по твоим дворцам, как горели ваши мертвецы в огне этого мира, до того, как успевали попасть в огонь мира следующего. Жаль, что ты не видел, какими неузнаваемыми стали твои дворцы, рухнули церкви Святого Павла и Кусьян (собор Святого Петра, центр религиозной и городской жизни в христианской Антиохии). Ты бы сказал: «Хотел бы я быть прахом и никогда не получать письма с подобным известием». Душа твоя покинула бы тело от печали, и потушил бы ты пожары своими слезами. Видел бы ты свои резиденции лишенными всех богатств, свои колесницы, захваченные в Сувайдию вместе с кораблями. Твои галеры в руках врагов стали бы тебе ненавистны, и тогда убедился бы ты, что Бог, давший тебе Антиохию, взял ее обратно, что Господь, давший тебе крепости, вырвал их у тебя и стер с лица земли. Ты знаешь теперь, что мы – благодарение Богу – отобрали у тебя крепости Ислама, которые ты взял, Даркуш, Шакиф, Кафар, Дуббин и все твои владения в области Антиохии; мы всюду заставили твоих людей спуститься из высоких замков, схватили их за волосы и рассеяли повсюду. Теперь не найдется никого, кто мог бы назвать себя бунтарем, кроме реки, но и она более не назвала бы себя так, если бы могла, плача от раскаяния (арабы называли Оронт al-Asi, бунтарь, потому что она текла с юга на север). Ее слезы были раньше прозрачными, теперь же они кроваво-красные от крови, что мы там пролили.

Это письмо содержит для тебя и хорошую новость: ты в добром здравии и Бог даровал тебе долгую жизнь, ибо в этот момент ты не обретаешься в Антиохии, а находишься в другом месте. Если бы нет, был бы ты сейчас мертв, пленен, изранен или подвергнут дурному обращению. Быть живым – этому радуется любой перед лицом смерти. Кто знает, не оставил ли Бог тебя жить, чтобы ты восполнил то, чего недоставало тебе в службе и повиновении ему. Так как никто из выживших не пришел сообщить тебе о происшедшем, это делаем мы, и, поскольку никто не в состоянии принести тебе благую весть, что ты спас свою жизнь, лишившись всего остального, это делаем мы этим посланием. Мы хотим, чтобы о событии, о том, как оно произошло, имел точные сведения. После этого письма у тебя не будет оснований жаловаться на неверные сведения, и, прочитав это письмо, у тебя не будет причин просить кого-то другого рассказать тебе подробности».