— Рад слышать. Все, Нел, побегу. Давай.

— Ага.

— Пока.

— Пока. Энтони?

Гудки.

Иногда, открывая передо мной дверь, Энтони склонялся в шутливом поклоне. На вид эдакая скромная галантность, однако, у меня каждый раз пробегали мурашки по спине и хотелось его стукнуть. По-моему, захлопывая двери у меня перед носом, он выражал свою любовь куда искреннее. Поеду в Париж. Сперва в Париж, потом брошусь в омут. А может, сначала в омут…

В гостиной Лидия делилась обретенными знаниями с Люси.

— В общем, синьора Маркьони говорит, образ Фортеццы появился гораздо раньше. Она видела колоду Tarocci, там были исключительно главные добродетели, более традиционные. Отношение к боли и опасности, которое эта карта символизировала, было еще классическим — когда трудностей не ищут, но и не избегают. Позже карта стала означать дисциплину и просвещение, то есть стремление постичь, а не покориться.

— Но самое поразительное, — продолжала Лидия, — что на самой карте Napo фигура тоже стоит на фоне долины, как у Клары на фреске. И так ее стали изображать только в поздних колодах — как будто Клара интуитивно нащупала самый подходящий фон для аллегории силы. Очень интересно мне эта женщина рассказала и подробно.

— Удивительно, — согласилась Люси. — Причем наша парочка так близко к сердцу принимала эту мистику. А вам двоим что поведала гадалка?

— Лидия у нас Королева пентаклей, — начала я, усаживаясь рядом с Люси. — Поэтому у нее все пройдет как по маслу. Еще ей выпала карта Мира, гарантирующая полное исполнение желаний. За нее можно больше не беспокоиться, так что выдыхаем.

Лидия расхохоталась.

— Нет, на самом деле очень обнадеживающе получилось. А Нел выпала Звезда, и Влюбленные, и Повешенный.

— Я так и знала, что будет Повешенный.

— Повешенный? И что он означает? — поинтересовалась Люси. — Название страшноватое.

— Покориться, жить сегодняшним днем. Довольно очевидно. С другой стороны, он ведь перевернут, болтается подвешенный за лодыжку.

Лидия улыбнулась.

— Честное слово, когда рассказывала гадалка, получалось куда весомее.

— Как она выглядела? — полюбопытствовала Люси.

— Как преподавательница из университета. Мы расстроились — ожидали увидеть пифию.

— Очаровательно. А для такого ископаемого, как я, карта найдется?

— Вы, вне всяких сомнений, Императрица, — ответила я. — Гадалка сказала, что мы обе находимся под влиянием Императрицы, она у нас у обеих выпала. Императрица прекрасна внешне, тесно связана с природой, склонна к расточительности, взращивает, пестует, дарит удовольствия. Кто еще это может быть? А сами карты, кстати, весьма выдающиеся.

— Дело не в картах, дело в том, какие из них мы выбираем; мы сами выбираем свою судьбу, — заявила Лидия.

— Маттео говорил, мы завтра едем в Кастель-франко, смотреть на запрестольный образ Дзордзи, — уточнила Люси.

— Правда?

— Он хочет, чтобы мы съездили все вместе. Приятная прогулка в ясный день — я, по крайней мере, на это надеюсь.

Тут как раз вошел Маттео.

— Кастель-франко? — спросила я.

— Ты поедешь? Хочу посмотреть пейзаж на этом запрестольном образе — на предмет сходства с фреской. Они ведь там венчались, значит, Клара его видела. Всего на один день, Лидия. Поехали! Приглашаются все. Люси?

— Мне надо разбирать шкаф, — отказалась Лидия.

— А я, может быть, поеду, — решила Люси. — Скучаю по природе. Завтра скажу окончательно. Выбраться из города было бы неплохо.

В итоге Люси все-таки не поехала. День выдался дождливый, поэтому в путь отправились только мы с Маттео, прихватив зонтики и дорожные сумки. В старом дождевике Люси я смотрелась на редкость шикарно. «Да уж, — пожаловалась я, когда ветер швырнул нам в лицо очередную пригоршню дождя, — не так я представляла прогулку за город». Маттео, которого одолевали те же мысли, предложил перенести поездку, вместо этого пойти посмотреть на работы Катены и где-нибудь перекусить. Потом глянул на часы и сказал, что, по идее, должно быть открыто, хотя необязательно.

Мы устремились под разверзшиеся хляби и, в конце концов, промокшие до нитки, прибыли на маленькую кампо в окружении готических зданий. Наш путь лежал к входу в небольшую церквушку в примыкающем узком переулке. Маттео подергал дверь, и она открылась.

— Чудо! — произнес он. — Фонд «Венеция в опасности» ее отреставрировал, но внутрь все равно не каждый день попадешь.

Внутри церковь оказалась очень маленькой и совсем простой, никак не тянущей на достопримечательность.

— А что здесь? — спросила я.

— Вот это, — начал Маттео, подводя меня к боковому алтарю, где висело изображение святой в окружении очаровательных ангелочков, на которых взирали с озаренных светом облаков Христос и еще один ангел, — это «Мученичество святой Христины». — Ее пытались утопить, повесив на шею жернов, но ангелочки ее спасли. Однако потом она все-таки умудрилась погибнуть под градом стрел. Этим мученикам все было мало. Здесь Катена на пике своего таланта. Как тебе?

— Мне нравятся ангелы. Святая довольно угрюмая, а вот мальчики милые.

— Он здесь под влиянием Тициана — однако ты не находишь, что в этих ангелах есть что-то от Джорджоне? Мягкость, ощущение личного присутствия?

Несколько минут я всматривалась в картину — и вдруг заметила.

— Маттео, — воскликнула я, — посмотри на того ангелочка слева, который держит жернов и указывает на самого маленького из мальчиков. Его лицо! Никого не напоминает? Глаза, нос, рот, волосы? Видишь? Профиль в три четверти и все остальное?

Маттео пригляделся.

— Бог мой! Да, кажется, вижу. Как будто он нарисовал ее в детстве.

— Или ее ребенка. Какого года картина?

— Где-то тысяча пятьсот двадцатый. Ему было бы десять.

— Это самое трогательное лицо во всей картине. Оно выступает из темноты, так же как у нее, и вот этот контур над головой похож на лавры. Это наверняка отсылка, не простое совпадение. И этот ангел за его спиной, он ведь вылитый пастушок с той картины, которую Винченцо подарил Кларе на последний день рождения. Светлые волосы, миловидное лицо. Клара еще пишет: «Да будет наш мальчик таким же!» Я нашла репродукцию в своей монографии.

— Хэмптонкортский пастух… — проговорил Маттео. — Да, точно, сходство несомненное — и разительное.

— Значит, в спасении Христины может таиться другой, более личный смысл? Маленький мальчик, оттаскивающий жернов? У этих двух ангелов лица выписаны очень нежно, тогда как остальные довольно абстрактные. Тогда, получается, мальчика оставили с ним, с Винченцо. Хотя Рональд говорил, влияние Джорджоне проявилось у Катены довольно поздно… Или мы тут все придумали?