– Ты, наверное, не понял… на мне кровь безвинных. Я – дура! Из-за меня люди погибли!

– Я прощаю тебя. – Сказочник рассмеялся.

– А может быть, ты душегуб?

– Самая тебе пара, – усмехнулся. – Гусь да гагара.

Тоска без радости, пьешь чашу и не можешь осушить. Прощай, Безрод, прости за все. Может быть, с этим сказочником найдется то, что так упорно искала, – дом и успокоение. А не найдется – пусть хоть кому-то будет хорошо. Ты смотри, годы прошли, а не забыл… Девки-дуры мечтают о таких женихах, чтобы любил тебя одну и на других даже не смотрел.

– Я…

– Ходу назад не будет. Подумай. Слово дашь – назад не заберешь.

– Согласна. Но кое-что хочу узнать до свадьбы. Будто ветер пронесся в кронах.

– Спрашивай.

– Это ведь ты сватался, когда мне было двенадцать лет?

– Да. Только ничего не вышло.

Зашуршала трава, и в круг света, потряхивая длинной черной гривой, вошел жеребец незнакомца, невероятный, немыслимый, исполинский коняга. С эдакой мощной грудью он мог бежать по молодому лесу напрямки, не отворачивая, в следы от копыт слилась бы вода, и для пичуг сделался водопой, толстенные ноги уверенно попирали землю – Верна краем глаза даже покосилась на собственное бедро. У самого костра вороной остановился, пригнул тяжеленную голову и обнюхал новоиспеченную невесту хозяина. Во лбу жеребца горела белая звезда, и Верна попятилась, ровно увидела привидение.

– Конь здоровенный, черный, ножищи толстенные, как топнет копытом, двор сотрясся… – не в себе повторила Верна. – Твоего коня видела у нас во дворе!

– Да.

– Почему ты не понравился отцу?

– Я мало кому нравлюсь.

– И все же?

– Ты еще не поняла? – Сказочник таки сделал последний шаг, присел у костра, и на Верну уставились памятные глаза. Избела-небесные, ледоватые, холодные, стылые…

Отчий берег, пришлые дорубают хозяев, родина в дыму и пожарищах. Полоумную от злобы и полумертвую от ран загнали в глухой угол. Какой-то вой с холодными серыми глазами на перепачканном кровью и гарью лице выбил меч из рук и едва не уволок на плече, будто куль с мукой… и теперь на Верну в упор смотрели глаза Безрода, иногда голубые, иногда серые, но безусловно узнаваемые. Не было Сивого тогда с налетчиками, никаким ветром не могло его занести в дружину Крайра, и не заносило! Вот чьи глаза смотрели вовне из глубин ее злой памяти и заставляли кусать все живое в припадках остервенения! Серые, холодные глаза на лице, перепачканном потом, кровью и гарью. Глаза Безрода, лицо чужое, и какое-то странное неуловимое сходство смазывало черты обоих в один образ.

– Ты убил моих?

Челюсть незнакомца тяжеловесно качнулась, и тот покачал головой.

– Крайрова работа. Не в моем обыкновении убивать родню.

– А кровь на лице и доспехах?

– Дружинники твоего отца храбро дрались, но не желали подпустить меня к тебе.

– А Грюя… – Голос дрогнул.

– Зарубил я. Ты не должна была выйти осенью замуж и не вышла.

Вышла раньше, весной. Озноб, этот необоримый озноб… А если встать на негнущиеся ноги и врезать сказочнику по бороде? Безрод говорил, что лишить сознания обладателя такой челюсти очень трудно, наверняка не получится, но если не дать выход бушующему злу, сердце просто разорвет.

– Не убейся, – хмыкнул. – Мы с тобой одного поля ягоды.

– Да, – прошептала Верна. – Сволочь женится на сволочи. Я, кажется, начинаю понимать отца.

– Ты отдала бы за меня свою дочь? – Сказочник подошел ближе и протянул руку.

– Удавилась бы, не отдала. – Жених, как пушинку, вздернул невесту на ноги и усадил на бревно. – Сама не знаю почему.

– Вот и он не смог. Никогда не спрашивала, отчего обрядил тебя в кольчугу вместо сарафана и сунул в руки меч заместо прялки?

– Он всегда хотел сына…

– Дура. За тебя испугался. Знал, что приду еще.

– Да кто же ты?

Незнакомец усмехнулся, наклонился к Верне и шепнул на ухо всего одно слово. Невесту перекосило, согнуло пополам, и жуткий утробный рев улетел к первому солнцу, проглянувшему над холмами.

В крепость десяток Верны вернулся первым. Трехсот возвращенцев под началом Черного Когтя и тысячи во главе с Заломом еще не было. Поначалу крепостной дозор не разглядел своих – мудрено принять за десяток воев табун, выбежавший на каменный язык перед воротами. Лишь когда рассеялась поднятая пыль, опустили мосток, и дружина с добычей вошла внутрь.

По жребию верховодить крепостной сотней остался Ворон. Сначала поморщился, однако противиться слепому случаю почел недостойным делом. Сегодня ты, завтра кто-нибудь другой. Хранить стены твердыни тоже нужно.

Парни рты раскрыли, провожая глазами добычу. Уходил десяток, вернулись без потерь да с целым табуном.

– А что застава? – весело крикнул Ворон.

– Нет больше заставы, – буркнула Верна. – А мы есть. У вас все спокойно?

– Последнюю Надежду не взять. Разве что с гор слетят, ровно птицы. – Ворон, прищурившись, обозрел скалу, из которой стараниями искусных зодчих вырубили крепость, словно безделушку из куска кости. – А что твои?

Девятеро нехотя отвечали на вопросы подбежавших парней, спешивались и расседлывали лошадей. Верна пожала плечами и рубанула себя по горлу, вот как! Пришли, порубили и ушли – всего-то и дел. Воевода крепостной сотни внимательно оглядел удачливый десяток, кивнул Верне, приглашая следовать за собой, и первый ушел с площади перед воротами. Влез на крышу левой башни, подал руку и подвинулся на одеяле.

– Камень остается камнем, – добродушно улыбнулся Ворон. – Если не утеплишься, мигом вынет из косточек тепло. Обратно не засунешь, ровно пух в распоротую подушку.

– Твоя правда. – Верна болтала ногами, словно малолетняя девчонка. – Береги тепло смолоду.

– Никогда такого не видел, – поджал губы. – Десяток порвал сто двадцать. Рассказывай.

– А чего рассказывать, – насупилась. – Пришли ночью, как хорошие гости постучались и спросили, дома ли хозяева. Те выскочили из шатров и ну давай мечами махать. Тут и мы огрызнулись.

– Просто пришли? Не подкрались в ночи, не вырезали дозор?

– Просто пришли, подождали, пока те выскочат да схватятся за мечи. Потом и началось.

Ворон, кусая ус, разглядывал сверху девятерых, что расседлали лошадей и тащили седла к себе. Не хромают, не горбатятся, не перекошены. Будто с прогулки приехали.

– А дальше?

Верна покосилась по сторонам, словно опасаясь чутких ушей. Сама себе удивилась. Так и полоумной стать недолго. Кого тут можно бояться, что скрывать?