На плите греется банка с макаронами. Есть еще с рисом под белым соусом. Так что жить можно.

Сэмми подходит к окну, открывает его и чувствует, как ветер старается вырвать створку из руки. Дождь брызжет в лицо. Иногда удивляешься, сколько в них силы, как будто они живут своей жизнью или еще что. Если дождь не утихнет, никуда он не пойдет, дома останется.

Он ставит кассету. Хорошо бы это была одна из любимых. В общем-то, они все ему нравятся, иначе на хер бы он их держал. Просто по временам берешь одну и оказывается, что слушать ее тебе не так уж и хочется, во всяком случае, не сейчас. Плюс пара из них принадлежит Элен. А иногда ты просто не в настроении. Надо бы придумать для этой хреновины систему – пленки, которые тебе по душе, сложить на одном краю каминной полки, а всякую муть на другом.

Как-то, встав воскресным утром

Исусе-христе. Невероятно. Охеренно невероятно, друг, нет, правда, невероятно, ты просто

Сэмми, усевшийся было в кресло, вскакивает. И снова садится. Это серьезное, на хер, дело; ей-богу, не дичь, конечно, но серьезное, друг, серьезное, обалденно серьезное дело. Понимаешь, о чем я? Надо посидеть. Надо просто

на хрен. Какой прок

нет, но

христос всемогущий, он снова вскакивает, хор поет, возвращайся домой, постарайся и все такое, поет протяжно и громко, подчеркивая ритм, под удары гитар

На воскресных тротуарах

хочется напиться пьяным,

потому что в воскресенье

ты один на всей земле,

и ни в чем, ну разве в смерти,

нет такой тоски и грусти,

как в воскресных тротуарах

еще сонных городов[31]

Слезы текут по щекам, он их чувствует, на хер, это ж про него, мать-перемать, про него написано, друг. Долбаный ад.

Он уходит в спальню. Это уж слишком, это слишком. Сэмми лежит ничком, зарывшись лицом в подушку. Исусе-христе, до чего же ты, на хер, завелся, до чего ты завелся, долбаный ад, друг, долбаный ад; разревелся даже.

А там жратва подгорает. И пусть ее. Вывалилась на долбаную плиту и горит. Он встает, вздыхает всей грудью, вытирает лицо. И идет на кухню.

Дав макаронам остыть, Сэмми съедает их. Ничего, на вкус горелым не отдают.

Он относит в гостиную чашку чая, садится на ковер, прислонясь спиной к кушетке, скручивает сигарету, ноги протянуты к камину. Хватит с него музыки, и радио тоже. Сквозь постоянный гул в ушах время от времени пробиваются шаги наверху, потом шум за стеной, телевизор, у глухой старухи; когда тихо, в этой долбаной дыре слышно просто-напросто все, с какой радостью он уберется отсюда; правда, ну прямо с охеренной. В ванне так и стоит вода. И хрен с ней. Она там с гребаного субботнего вечера стоит, друг, ну и что, на хер, надо будет побросать в нее одежонку, пускай отмокает, пускай, на хер, стирается; он вообще туда все побросает, друг, потому как вода же чистая, на хер, он ее даже не загрязнил, вот же дерьмо долбаное, полное долбаное

ладно, в жопу.

Он бы и сам в нее бросился. Жизнь, понимаешь, о чем я.

Ну и что с того, друг, и что с того, ни хера все это не важно, все это долбаное дерьмо. Попадаются иногда ублюдки, которые пытаются вкрутить тебе, что все как раз наоборот. Ты сегодняшние новости слышал? Да ни хрена я никаких новостей не слушаю, так что вали отсюда, друг, отвали куда подальше и там вставь сам себе. Он наклоняется, чтобы включить радио. Шотландские народные пляски, твидли-ди-ди да твидли-ду-ду.

Ладно. Оставив в пепельнице сигарету, Сэмми ложится ничком на ковер. Так некоторое время и лежит. Боль в спине все еще не унялась, а так вроде полегче становится. Потом несколько раз отжимается, встает, делает пару упражнений, динамические нагрузки. Методы-выживания-которые-я-освоил. Вам-то что. Ну, делает Сэмми упражнения. В последнее время как-то подзабросил, а раньше делал регулярно. Малый один научил, еще при первой отсидке. Хороший был малый. Ладно, забудь.

Тут ведь что важно – режим. Полный комплекс может отнять ровно четверть часа, не так уж и мало, если делать все правильно и регулярно, ты, бывало, делал его по четыре-пять раз на дню; а то и чаще, если желание было. Когда с ними освоишься, то вдруг замечаешь, что выполняешь эти движения, даже разговаривая с каким-нибудь мудаком, даже и не задумываясь; ты это и в других наблюдал. Помимо прочего, ты начинаешь осознавать свое тело, разные его составные части. Опять же и тонус повышается. После того как сделаешь всю зарядку, – а в нее входят разные упражнения, например, есть одно для лодыжек: нет, просто поднимаешь ногу, хватаешься сзади за лодыжку и тянешь, рука тянет вверх, а нога вниз, пока, значит, она уже ни туда ни сюда, потому как ее и вверх, и вниз тянут с одинаковой силой, с равной, ну и, значит, стоишь более-менее в этой позе, – так вот, после того как сделаешь зарядку, все эти упражнения, после того как закончишь их делать, чувствуешь себя до того охрененно хорошо, везде, во всем организме, как будто в тебе все наладилось, каждая составная часть тела, и ходишь потом, точно кошка, точно гребаный тигр – руки свисают, организм весь гудит, шастаешь взад-вперед по камере и иногда даже забываешь, где ты есть. А если тебе напоминают, ты все равно чувствуешь себя отлично, потому как одолел ты этих ублюдков, одолел их, в жопу.

Какого хрена, пойду-ка я в «Глэнсиз».

Сэмми улыбается. А что, возьму да и пойду.

Совсем уж было надумал, да передумал; а потом передумал обратно. Это ничего, это допустимо, передумывать-то. Ладно: он вот что сделает, попросит Боба, чтобы тот вызвал ему по телефону такси. Отлично. Надо переодеться в выходную одежду. Хороших брюк у него нет, придется идти в джинсах. Хорошие брюки обратились в нехорошие, на хер. Надо бы подать иск, пускай предоставят ему, друг, новую пару, это ж смешно, казена мать, когда они тебя загребают, ублюдки-фараоны, значит, то выдают тебе такие штаны из саржи, понимаешь, так у них заведено, ну вот, вы меня уже раз загребли, так где ж мои долбаные штаны, ваша гребаная-перегребаная паршивая шконка, это ж сплошные блохи и хрен знает что еще, моча и сохлое дерьмо, идите вы в жопу; дайте человеку шанс.

Он спускает воду из ванны и наполняет раковину, намереваясь побриться. Нет, хрен с ним. Рехнулся ты, что ли. Сэмми лучше рубашку наденет и галстук повяжет. Одевшись, он проходит коридором и стукает в дверь Боба.

Когда из этих домов вызывают такси, машина обычно доезжает до угла, от которого начинаются магазины, и останавливается у аптеки. Дальше ей не проехать. Грузовики, подвозящие в магазины товар, разгружаются на задах квартала. По другую сторону подъездной дороги стоят гаражи, это там Сэмми в субботу под вечер нашел мужика, который его проводил. Как только такси приходит, диспетчер набирает номер пассажира и сообщает ему об этом.

Когда он позвонит, я подойду к твоей двери и постучу, говорит Боб, тебе останется только на лифте спуститься.