– Дьявол вас побери, вы правы по-своему, – сказалд’Артаньян. – Но я-то вовсе не намерен соглашаться…

Он ждал вспышки ярости, но на лице Винтера отразилась лишьнеимоверная досада:

– Ах, как благородно, как высокопарно… Да поймите вы,болван гасконский, что здесь вы целиком и полностью в моей власти! И с вамисделают все, что угодно. Если вы настолько глупы, что не хотите брать деньги,вас подвергнут пытке. Вот эти дикие ребята или кто-то вроде них. Вы все равноскажете все, что я хочу знать, – но когда это произойдёт, вы будетенастолько изломаны, что, даже если вам оставят жизнь, будете жалким калекой…

– А вам не приходилось слышать о людях, которыевытерпели все пытки, да так ничего и не сказали? – спросил д’Артаньян,напрягшись. – Это случалось и в моей стране, и в вашей…

– А какая для вас разница? Вы все равно погибнете, ноумирать будете долго и мучительно…

– Что делать, – сказал д’Артаньян. – Значит,такая мне печальная выпала фортуна…

– Идиот! Где она?

– Вот бы знать… – сказал д’Артаньян с мечтательнойулыбкой.

– У меня осталось еще одно средство, – сказалВинтер. – Да не шарахайтесь вы так, я не собираюсь лично сдирать с васшкуру, для этого всегда найдутся палачи… Давайте поговорим о той миссии, радикоторой вы сюда прибыли. Это ведь вы с Анной украли подвески, я совершенноуверен, можно спорить, они и сейчас при вас… – Он расхохотался, заметивинстинктивное движение д’Артаньяна. – Бросьте, я же уже объяснил своеотношение к Бекингэму и его невзгодам… На вашу добычу я не посягаю, мне нужнамоя… Д’Артаньян, когда вами займутся палачи, им по старой традиции достанется иваша одежда, и все, что было при вас, в том числе и подвески. Простонародье незнает цены алмазам, они их попросту променяют на пару бутылок… Разве за этимвас послал Ришелье? Чтобы подвески попали к лондонской черни? Вы, помимопрочего, еще и подведете вашего кардинала, если сдохнете в пыточном подвале…

– Интересный поворот дела, – сказалд’Артаньян. – Вот только чует мое сердце, что кардинал, безусловно, неодобрит, если его люди ради успеха дела станут расплачиваться жизнями другдруга… Нет, положительно не одобрит…

– Послушайте, – тихо спросил Винтер с выражениемотчаянного недоумения на лице. – Ну неужели вы не понимаете, что выхода увас нет? Что с вами не шутят? Что это всерьез – пытки и безвестная смерть?

– Все я понимаю, – сказал д’Артаньян. – Номы, гасконцы, своеобразный народ. Оттого, что росли и воспитывались – если этоможно назвать воспитанием – в том самом бедном горном краю, о котором выупомянули с таким пренебрежением… Знаете, как выражалась матушка великого моегоземляка Генриха Наваррского, Жанна д’Альбре, о воспитании сына? «В самых дикихи суровых местах, босоногим и свободным от всяких условностей». Словно обо мнесказано – да и большей части гасконцев тоже… Нам, дорогой Винтер, некоторыевещи лучше не предлагать. И мы, знаете ли, верим в то, что справедливость наземле все же существует. Есть над нами над всеми высшая сила, право… И если онахочет моей погибели, я погибну. А если у нее на мой счет другие планы, ничего увас не выйдет. Вот, скажем, прямо сейчас кусок потолка отвалится и проломит вамбашку со всеми ее гнусными мыслями, опомниться не успеете…

Винтер инстинктивно глянул на потолок, устыдился этогосвоего движения и, силясь вернуть себе уверенность суровостью тона, вскричал спобагровевшим лицом:

– У меня нет времени обхаживать вас, как капризнуюдевку!

– Каин, где брат твой, Авель? – спросилд’Артаньян, глядя ему в лицо.

Он вовсе не собирался погибать безропотно, как баран набойне: даже если окажется, что высшие силы от него все же отвернулись, следуетиз гасконского упрямства прихватить с собой на тот свет как можно большепопутчиков, чтобы не так скучно было ждать решения своей судьбы у вратнебесных, чтобы было с кем словом перемолвиться, а то и сыграть в триктрак,если только это возможно в чертогах горних… Ну а если потусторонняя дорогаповедет в другом направлении, то там тем более можно будет и в картишкиперекинуться, и по стаканчику смолы пропустить в самой подходящей для этогокомпании…

Он уже прикинул, как выхватит шпагу у Винтера и постараетсяпрорваться в коридор, испробовав на этом вот, слева, удар Жарнака[26].Далеко уйти, конечно, не дадут, здание наверняка, как все подобные места,набито стражниками, но это означает лишь, что шпаге будет где разгуляться ибудут свеженькие покойнички…

– Да я вас… – взревел лорд Винтер, уже не владеясобой.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что шарахнулись даженевозмутимые обитатели северных лесов. Внутрь проскочил Марло – бледный каксмерть, трясущийся – и, бросившись к Винтеру, стал что-то шептать ему на ухо ссамым испуганным видом.

– И ничего нельзя сделать? – прорычал Винтер.

Марло взвизгнул:

– В конце-то концов, мы так не договаривались! Из-завас никто не будет класть головы, чихал я на ваши поганые деньги, коли дело таквот оборачивается…

– Но я, по крайней мере, могу сам!.. – вскричалВинтер.

И, выхватив шпагу, бросился на д’Артаньяна, которому нечембыло защищаться и некуда бежать. Но произошло непредвиденное: Марло крикнулчто-то на совершенно непонятном наречии, и оба лесных бородача проворнозаслонили гасконца широченными спинами.

Они были, как крепостная стена, и шутки с ними определенноплохи. Д’Артаньян уже не видел Винтера, слышал лишь его исполненный бессильнойзлости вскрик:

– Я с вами еще рассчитаюсь, гасконец чертов!

Вслед за чем, судя по топоту, Винтер опрометью кинулся прочьиз камеры. Что-то определенно пошло наперекос, вопреки всем расчетам Винтера иего наемных сообщников…

Бородачи раздвинулись, и Марло кинулся к д’Артаньяну. Всеего лицо тряслось, как кисель в миске. Он плаксиво запричитал:

– Сударь, умоляю вас! Мы же ни при чем, решительно нипри чем! Кто мог противиться правой руке всесильного фаворита?

Еще ничего не понимая, но видя столь решительную перемену вотношении к себе, д’Артаньян перевел дух и даже подбоченился. Тем временем вкамере появился судья Эскью – иной, неузнаваемый. Вид его был самымподобострастным, руки тряслись, зубы постукивали от страха, а мантия, и безтого убогая, была разукрашена свежими пятнами, на первый взгляд, происходившимиот метко пущенных яиц…

– Господин де Касьельмор… д’Артаньян… – протянулон елейнейшим тоном, тщетно пытаясь изобразить на лице дружескую улыбку. –Право же, произошла прискорбная ошибка, от которых никто не свободен в нашеймногогрешной и печальной работе… Вот ваше подорожное свидетельство, нискольконе помялось, ни единого пятнышка…