— И вместо того, чтобы прийти к нам пожаловаться, они принимаются за разбой. Так, по-твоему, полагается делать?

— Да прийди они к тебе, чем бы ты помог? Налоги все равно велел бы платить, иначе сгонят тебя турки. Правда далеко, твоя милость, а мужик — вот он! Нет правды для нас обездоленных, не найти ее ни в твоих хоромах, ни в боярских усадьбах.

— А где же твоя правда? — насупился воевода.

— На острие сабли и кинжала!

— Мутишь народ, Пэтракий, и полагается казнить тебя!

— Чтоб замирить страну, тебе придется перерезать всех бедняков. И не боишься, что княжить станешь в пустыне?

— Пускай людей останется мало, зато честные!

— Тогда начни со своих бояр. Потому как в них корень нечестности. Кто как не они грабят народ?

— Замолчи, безрассудный! — крикнул воевода.

— Те, за кого ты сегодня горой стоишь, завтра продадут тебя и прогонят. И станешь тогда искать помощи у людей, которых сам лишил своей милости, и не найдешь ее!

— Стража! — хлопнул в ладони воевода.

Появились два капитана с саблями наголо.

— Уберите его и вздерните вместе с остальными разбойниками!

— Желаю здравия, твоя милость! — поклонился Пэтракий и вышел, тяжело волоча звенящие цепи.

Воевода закрыл лицо руками. Он послал на смерть товарища детства, брата своего молочного. Чувство вины сжало его сердце. Он позвонил в колокольчик.

— Вернуть разбойника! — приказал вэтаву. — И снять с него кандалы!

Пэтракий вернулся и недоуменно остановился у дверей.

— Вспомнилось, что когда-то ты сотворил мне добро и сохранил жизнь. За это полагается отблагодарить тебя. Прикажу стражникам оставить открытой дверь амбара, в котором будешь находиться. Ночью можешь без всякого опасения бежать. Но прежде обещай мне бросить разбойничать! Живи тихо, как полагается честному человеку.

Пэтракий улыбнулся.

— Нашла на тебя жалость по моей жизни, твоя милость? Хочешь заплатить мне той же мерой? Напрасно! Чем такая жизнь, лучше смерть.

— Я помогу тебе войти в ремесленное сословие. Руки у тебя золотые, Пэтракий.

— Руки мои привыкли все больше к ножу. И если бы ты теперь попался в эти руки, твоя милость, живым вряд ли вышел. Прикажи казнить меня!

— Взять его! — крикнул воевода.

Пэтракий вышел с высоко поднятой головой. Только один взгляд бросил он на воеводу, взгляд тяжелый, насмешливый. И Лупу понял, что судьба разделила их жизни бездонной пропастью, той самой, что разделяет бедных и богатых.

Тела тридцати повешенных разбойников еще раскачивались на веревках рядом с их атаманом, но слова, сказанные Пэтракием воеводе, уже начинали сбываться. Бояре готовились предать его. В доме великого логофета плелся заговор с целью сместить его с престола.

31

«Горы и холмы восстали против скал и деревьев, сетуя, что приходится таскать их на закорках»...

Дмитрий Кантемир

Илья-цыган, придворный палач, насмерть утомился на минувшей неделе. Тридцать одного разбойника он повесил и отрубил головы сотне драбантов, ограбивших господарские возы. Капитану Сэмэкишэ удалось завлечь их прельстительными речами и посулами и привести ко двору. Там их окружила стража, обезоружила и связала. Воевода позвал именитых бояр на суд. Драбантов выстроили на дворе, а перед ними на скамьях сидели бояре. Воевода восседал же в золоченом кресле, — по правую руку его расположился великий спафарий. Свидетели жались к стене, испуганно озирались.

— Что известно вам про этих негодяев? — спросил воевода возчиков.

— А что известно! — вышел вперед седовласый мужик. — Пришли эти драбанты, разбили ящики и выволокли господарские одежды, что там были. Кричали мы с Павлом Курносым, чтоб не трогали, не то отвечать будут...

— А ты, что засвидетельствовать можешь? — спросил воевода второго возчика по имени Павел Курносый.

— Так что ж я, государь, могу? Видел, как наряжались в одежды твоей милости. А капитан Груе в расшитом кафтане носился туда-сюда и кричал на нас: «Целуй руку, бестолочь, ибо я ваш государь!»

— Так было, Груе?

— Так, твоя милость! — пробормотал капитан.

— А потом нашелся еще и этот долговязый, — возчик показал пальцем на худущего драбанта, — напялил на себя платье господарыни и ходил, раскачиваясь, словно баба. А остальные потешались и говорили, что он — вылитая боярыня Гафица жупына Исайи-таможенника.

Жупын Исайя, присутствовавший при сем, стал красным как рак.

— Так было, Груе? — вновь спросил воевода.

— Так! — проворчал тот.

— И кто из них надевал господарские одежды?

— Скажу, что все.

— Неправда, я не брал! — крикнул молодой драбант с едва пробивающимися усиками. — Бог мне свидетель! Пусть и капитан скажет ежели неправда!

— Может, этот и не брал? — молвил великий логофет.

— Не брал я, твоя милость! — взмолился юноша. — Христом богом клянусь, что не брал!

— А вы что скажете? — обернулся воевода к возчикам. — Брал он или не брал?

Седовласый возчик пожал плечами, а второй заорал:

— Чего еще там! Все брали!

Воевода поднялся на ноги.

— За нарушение приказания нашего и за учиненное воровство — всех предать смерти через отсечение головы!

— Твоя милость! — рухнул на колени молодой драбант. — Пощади меня! Ничего я не брал! Я вдовий сын и матушка моя хворая в постели.

— Похоже, нет никакой вины на сем человеке, раз он так упорно защищается, — снова сказал логофет Штефан.

Воевода не ответил. Он поднялся с кресел и вошел в дом. Бояре остались в недоумении. Ожесточился воевода. Не прислушивается даже к совету великого логофета. Зачем же он тогда позвал их на суд?

— Можно было помиловать парня. Ну, послал бы его на каторгу, но не лишал бы жизни! И так земля опустошена вся, — молвил с горечью логофет Штефан.

— А ежели и напялили на себя господарские одежды, так из-за этого убивать драбантов? — дрожа от злости сказал сердар Штефан, из чьего войска были те парни.

— Я вот что скажу, честные бояре: пойдем