Звук собственного голоса, равнодушно повествующего о событиях прошлой ночи, испугал ее почище, чем личность Крейбенста Чангдомура Вехса. Слова приходили к ней обыденно и легко, словно она слышала чью-то чужую речь, моментально воспроизводя ее своими связками и языком, но голос, который вырывался у нее из гортани, был голосом человека побежденного, сдавшегося на милость обстоятельств.

Она пыталась уверить себя, что еще не все потеряно, что она еще не проиграла и что надежда еще есть, но это прозвучало как-то не слишком убедительно.

Несмотря на бедность и невыразительность ее интонаций, Вехс слушал ее рассказ как завороженный. Поначалу он сидел расслабившись, откинувшись на спинку стула, однако к тому моменту, когда Кот закончила, он уже наклонился вперед, упираясь в столешницу обеими руками.

Несколько раз убийца прерывал ее, задавая вопросы, а потом некоторое время задумчиво молчал.

Поднять на него взгляд Кот не могла. Сложив руки на столе, она закрыла глаза и снова опустила голову на сдвинутые большие пальцы – точно так же, как она сидела до того мгновения, когда Вехс появился из бельевой.

Прошло несколько минут, и она услышала, как убийца отодвинулся от стола и поднялся. Отойдя в сторону, он зазвенел посудой, как заправский повар, колдующий у себя на кухне.

Кот почувствовала запах разогретого в сковороде масла, потом зашкварчал жареный лук.

За рассказом Кот позабыла о голоде, но аппетит вернулся к ней вместе с ароматом еды.

В конце концов Вехс сказал:

– Удивительно, как это я не почуял тебя еще у Темплтонов.

– А ты можешь? – спросила Кот, не поднимая головы. – Можешь найти человека по запаху, как собака?

– Как правило, да, – отозвался он совершенно серьезно, пропустив оскорбление мимо ушей. – Кроме того, не могла же ты передвигаться совершенно беззвучно. Не настолько беззвучно. Я должен был бы расслышать хотя бы твое дыхание.

По донесшимся до нее звукам Кот поняла, что он взбивает яйца венчиком.

Запахло поджаренным хлебом.

– В тишине дома, где нет никого, кроме мертвых, твои передвижения должны были вызвать сотрясения воздуха, которые я почувствовал бы шеей, волосками на своих руках. Каждое твое движение должно было вызвать бросающееся в глаза изменение фактуры пространства. Когда я проходил по тем местам, где ты только что была, я обязан был почувствовать, что воздух кем-то потревожен.

Он был совершенно безумен. Снаружи Вехс выглядел очень аккуратно и мило в своей мягкой рубашечке – весь такой голубоглазый, с зачесанными назад короткими густыми волосами и с родинкой на щеке, – но прыщавый и изъеденный язвами внутри.

– Мои чувства, видишь ли, – это весьма тонкий инструмент.

Вехс пустил воду в раковине. Кот не нужно было смотреть; она и так знала, что убийца отмывает венчик. Уж конечно, он не бросит его грязным.

– Мои органы чувств обострились потому, – продолжал он, – что я весь отдался ощущениям. Восприятие, чувственный опыт – вот моя религия, если прибегнуть к высокому штилю.

На сковороде зашкварчало вдвое громче, и к аромату подрумянивающегося лука добавился какой-то новый запах.

– Но ты для меня была все равно что невидима, – продолжал он. – Как дух. Что в тебе такого особенного?

– Если бы я была особенная, – с горечью пробормотала Кот в стол, – разве сидела бы я сейчас в наручниках?

И хотя она, собственно, обращалась не к нему и не думала, что Вехс услышит ее за шипением лука и масла, он откликнулся:

– Пожалуй, ты права.

Только когда убийца поставил перед ней тарелку, Кот подняла голову и разжала руки.

– Я мог бы заставить тебя есть руками, но, пожалуй, я все-таки дам тебе вилку, – сказал Вехс. – Мне кажется, ты понимаешь всю бессмысленность попыток воткнуть ее мне в глаз.

Кот кивнула.

– Вот и умница.

На тарелке перед ней лежал сочный кусок омлета с плавленым чеддером и жареным луком. Сверху он был украшен тремя ломтиками свежего помидора и мелко нарезанной петрушкой. Шедевр обрамляли разрезанные по диагонали подрумяненные тосты.

Вехс снова наполнил водой ее стакан и бросил в него два кубика льда.

Как ни странно, Кот, которая совсем недавно умирала от голода, едва могла смотреть на еду. Она знала, что должна поесть, чтобы сохранить хоть какие-то силы, поэтому она поддела вилкой омлет и отщипнула кусочек хлеба, однако съесть все, что он ей дал, вряд ли смогла бы.

Вехс ел свой омлет с аппетитом, но не чавкал и не ронял изо рта крошек. Его поведение за столом было выше всяких похвал; даже в этих обстоятельствах он не забывал пользоваться салфеткой, часто промокая губы.

Кот же все больше погружалась в уныние, и чем явственнее Вехс наслаждался своим завтраком, тем сильнее ее собственная еда напоминала вкусом золу.

– Ты была бы весьма привлекательной особой, если бы не пыль, пот и грязь, – сказал он. – Твои волосы перепутались и свалялись от дождя. Даже больше чем привлекательной, так мне кажется. Под этой грязью скрывается настоящая милашка. Может быть, попозже я тебя выкупаю.

Котай Шеперд, живая и невредимая…

Немного помолчав, Вехс неожиданно сказал:

– Живая и невредимая…

Кот чуть было не вздрогнула. Она знала, что не произносила этого вслух.

– Живая и невредимая… – повторил он. – Ты это бормотала, когда спускалась в подвал к Ариэль?

Кот уставилась на него во все глаза.

– Так или нет?

– Да, – выдавила наконец Кот.

– Я долго думал об этом, – проговорил Вехс. – Я слышал, как ты назвала свое имя, а потом произнесла эти два слова. Для меня это не имело никакого смысла, поскольку тогда я еще не знал, что тебя зовут Котай Шеперд.

Кот отвернулась от него и поглядела за окно. По двору кругами носился доберман.

– Это была молитва? – спросил Вехс.

Кот чувствовала себя настолько потерянной и отчаявшейся, что ей казалось, будто ничто не в силах напугать ее сильнее, однако она ошиблась. Потрясающая интуиция Вехса вселяла леденящий ужас, а почему – она и сама не смогла бы ответить.

Она отвернулась от окна и встретилась взглядом с глазами Вехса. На мгновение она увидела промелькнувшего в их глубине зверя, угрюмого, безжалостного.

– Это была молитва? – снова спросил он.

– Да.

– Скажи, в глубине души… в самой ее глубине, веришь ли ты, что Бог действительно существует? Только будь правдивой, Котай, и не только со мной, но и с собой.

Когда-то – совсем еще недавно – она была настолько уверена во всем, во что верила, что могла без колебаний ответить «да». Теперь же она молчала.