Из-под крыльев самолета полыхнули два снопа огня. Из люка им злобно вторил пулемет. Головорезы из «Цеппелина» не собирались сдаваться. Их плотный огонь быстро накрыл огневые точки Окунева. Виктор чудом уцелел под этим шквалом огня, распластался на земле и в бессильной ярости кусал губы. Экипаж самолета отчаянно отстреливался и не намеревался сдаваться. Двигатели пронзительно выли, винты с сумасшедшей скоростью рубили воздух. «Арадо-232», сминая кустарник, набирал скорость. Гитлеровские автоматчики, дав последний залп, выскочили из-под крыльев, на ходу запрыгнули на борт, и темная пасть люка захлопнулась. Град пуль обрушился на самолет, но он, как заговоренный, продолжал катиться вперед. Плексигласовый фонарь пилотской кабины в отблесках пламени костров, словно глаз раненой птицы, наливался багровым цветом. Тяжело оторвавшись от земли, «Арадо-232» взмыл в небо.

Автоматные и пулеметные очереди остервенело терзали чернильное августовское небо, но уже не могли причинить вреда самолету. Тень «Арадо-232» в последний раз мелькнула за макушками елей и растворилась в ночном мраке. На поляне воцарилась звенящая тишина, которую нарушали печальный треск догоравших сигнальных костров и стоны раненых.

Барышников в бессильной ярости заскрипел зубами. Спецгруппа «Цеппелина», находившаяся почти в его руках, в самый последний момент ускользнула. Операция, где, казалось, все было предусмотрено до мелочей, с оглушительным треском провалилась. Нелепая, досадная оплошность, допущенная в расчетах летчиком-инженером, свела на нет все усилия контрразведчиков. Под их испепеляющими взглядами он стал будто меньше ростом, а с его дрожащих губ срывалось лишь нечленораздельное мычание.

Не лучше Барышникова чувствовал себя Утехин. За последние сутки он не сомкнул глаз и не покидал оперативный штаб на Лубянке. Прошли все мыслимые и немыслимые сроки, а доклад о результатах операции от группы Барышникова так и не поступил. После часа ночи связь с ней вовсе оборвалась. На все вызовы оперативного штаба ее радист не отвечал. Это странное и необъяснимое молчание путало и сбивало с толку Утехина. Он одну за другой глотал чашки с крепким кофе и нервным шагом из угла в угол мерил кабинет. В худшее ему не хотелось верить. Это была далеко не первая боевая операция Барышникова. В глубине души Утехин все еще надеялся на лучшее и чутко прислушивался к тому, что происходило в коридоре. В нем царила тишина, изредка нарушаемая приглушенными голосами дежурного по Главку и телефонными звонками.

Шум шагов и приглушенные голоса в коридоре заставили встрепенуться Утехина. Он обернулся к двери. В кабинет не вошел, а скорее ввалился Барышников. Таким его Утехин еще не видел. Обычно пышущее здоровьем лицо начальника ведущего отдела теперь напоминало восковую маску. В глубоко запавших глазах разлилась смертная тоска. На правой щеке наливался синевой здоровенный рубец. Не лучше выглядели Окунев с Бутыриным. У Виктора в расстегнутом вороте гимнастерки проглядывала полоска бинта. Тяжело ступая, Барышников дотащился до кресла и без сил рухнул.

Его вид и красноречивое молчание говорили сами за себя — операция провалилась. Утехин скосил глаз на телефон прямой связи с Абакумовым, но не решился поднять трубку. Первым принять на себя удар было не так-то просто. А тот словно почувствовал, что происходит в кабинете, позвонил сам. Утехин догадался: это дежурный по Главку успел доложить о прибытии Барышникова — и непослушной рукой снял трубку. В кабинете зарокотал голос Абакумова.

Барышников понял все без слов и понуро побрел к двери. Вслед за ним потянулись остальные. В приемной Абакумова никого не было. Дежурный по Главку с сочувствием посмотрел на них и снова уткнулся в бумаги. Они нервно переминались у двери и не отваживались перешагнуть порог. Первым решился Барышников и, как пловец перед прыжком в воду, набрав полную грудь воздуха, шагнул в кабинет. За ним протиснулись в приоткрытую дверь Утехин с Окуневым. Выстроившись у стены, они прятали глаза от Абакумова. Тот поднялся из кресла, прошел вперед и горой навис над ними. Какое-то время в кабинете были слышны лишь прерывистое дыхание и шорох работавшего вентилятора. Крутой, но отходчивый Абакумов долго зла не держал, кивнул на кресла, сам сел во главе стола и вопросительно посмотрел на Барышникова. Тот, тяжело вздохнув, приступил к докладу и, когда закончил, в кабинете надолго воцарилась томительная пауза. Первым ее нарушил Абакумов, не став распекать, предложил «раньше времени не посыпать головы пеплом», а попытаться еще что-нибудь выжать из «Цеппелина». Барышников, Утехин и Окунев оживились и, забыв на время о неудаче, принялись искать варианты. И они нашлись. Суровые складки в уголках рта Абакумова разгладились, в глазах блеснул азартный огонек. Он потянулся к пачке с папиросами, закурил и после нескольких затяжек повеселевшим взглядом окинул подчиненных. Те тоже приободрились и с нетерпением ждали окончательного решения. Пустив замысловатое кольцо из дыма, Абакумов одобрил последнее их предложение передать в адрес руководителей «Цеппелина» радиограмму, в которой провал операции возложить на предательство Бородавко.

К себе в кабинет Утехин, Барышников и Окунев возвратились бодрой походкой. Там к ним присоединились Бутырин с Окуневым. Взбодрившись крепким кофе, они принялись за составление радиограммы. Как и обещал Барышников, уже через час она лежала на столе у Абакумова.

В ночь с 21 на 22 августа из района Ряжска Дуайт передал ее в адрес Курека. Содержание радиограммы было выдержано в суровых тонах:

«Самолет приняли в обусловленном районе. Передать собранные материалы не удалось. Попали под огонь автоматчиков. Пришлось прорываться с боем. Гальфе убит. Бородавко потерялся. «Попов» ранен в шею, но может передвигаться. В Москву решили не возвращаться, опасаемся попасть в засаду. Сейчас находимся в районе Ряжска. Патроны и продукты на исходе. Несмотря на очень тяжелое положение, по-прежнему остаемся преданными нашему делу. После получения необходимой помощи готовы выполнять любые задания. Переходим на запасной вариант связи. Ждем вас в условленное время по нечетным дням».

Минули сутки. За ними другие. А «Цеппелин» все молчал. В сердцах советских участников радиоигры «Загадка» снова поселилось уныние. Похоже, сбывался один из самых худших прогнозов развития операции. В Берлине, видимо, не поверили в случайность провала и чудесное спасение «Иосифа» и поставили на нем крест. Но все оказалось гораздо проще и прозаичнее.

В те дни Куреку и Курмису было не до агентов. Их собственная судьба висела на волоске. Изрешеченный «Арадо-232», чудом дотянувший до полевого аэродрома под Ригой, и двое раненых стали итогом операции, на которую было потрачено столько усилий и средств.

Кальтенбруннер был вне себя от ярости. Вместо совершенно секретных данных, добытых агентурной группой «Иосиф», ему пришлось докладывать Гиммлеру о потерях. Тот метал громы и молнии. Потеря для германской разведки такого перспективного источника информации, как Леонов, явилась тяжелым ударом. Он жаждал крови и головы виновного.

В «Цеппелине» началось служебное расследование. Поостыв, Кальтенбруннер не стал раздувать скандал. Это уловил Курек и быстро сориентировался. Начальству требовался козел отпущения. Того долго искать не пришлось. Исчезнувший Бородавко как никто другой подходил на эту роль. Доклад о причине провала операции Кальтенбруннер проглотил молча. Волна его гнева быстро пошла на убыль, и тогда Курек вспомнил об «Иосифе».