Жан исчез.

– Не стоило его разочаровывать, Борис.

– Ты прав, не стоило. Я только хотел показать тебе, что время, ставшее прошлым, утрачивает в сознании людей всякую реальность. Оно утешает, пугает и внушает безразличие. Поручика Бельского из Преображенского гвардейского полка я потерял из виду в Москве в 1917 году. Мы были друзьями. Он бежал на север через Финляндию. Мой путь лежал через Маньчжурию и Японию. Когда мы встретились с ним через восемь лет, мне казалось, что в последний раз я видел его в 1919 году в Харбине, а он утверждал, что это было в 1921 году в Хельсинки. Разница в два года… и в несколько тысяч километров. – Морозов разлил вино по рюмкам. – Ну а тебя тут все-таки узнают. Ты не почувствовал себя как на родине?

Равик выпил. Вино было легким и холодным.

– В Швейцарии я однажды оказался совсем близко от немецкой границы, – сказал он. – Прямо рукой подать, неподалеку от Базеля. Одна сторона шоссе швейцарская, другая – немецкая. Я стоял на швейцарской стороне и ел вишни. А косточки сплевывал в Германию.

– И от этого ты почувствовал себя ближе к родине?

– Нет. Никогда я не был так далек от нее.

Морозов усмехнулся.

– Понимаю. Как тебе жилось?

– Как всегда. Но все стало гораздо труднее. Охрана границы усилена. Меня поймали один раз в Швейцарии, другой раз во Франции.

– Почему ты не давал знать о себе?

– Не знаю, что удалось разнюхать полиции. На них иной раз находит. Зачем подвергать опасности других? Ведь все наши алиби в конце концов не так уж безупречны. Лучше придерживаться старого солдатского правила: залечь и не шевелиться. А ты ждал писем?

– Я-то не ждал.

Равик посмотрел на него.

– Письма, – сказал он. – Что письма? Какая от них польза?

– Никакой.

Равик достал из кармана пачку сигарет.

– Странно, как все меняется в твое отсутствие.

– Не выдумывай, – возразил Морозов.

– Я вовсе не выдумываю.

– Всегда хорошо там, где нас нет. Вернешься на старое место, и все тебе кажется другим. А потом принимает прежний вид.

– Иной раз да, а иной раз и нет.

– Ты выражаешься довольно туманно. Но хорошо, что ты так просто ко всему этому относишься. Сыграем в шахматы? Профессор, мой единственный достойный противник, умер. Леви уехал в Бразилию – ему там обещали место кельнера. Сегодняшняя жизнь несется чертовски быстро. Ни к чему не следует привыкать.

– Верно, не следует.

Морозов внимательно посмотрел на Равика.

– Ты меня, кажется, не так понял.

– И ты меня тоже. Не уйти ли нам из этой пальмовой могилы? Я не был здесь три месяца, но тут по-прежнему воняет кухней, пылью и страхом. Когда тебе надо быть в «Шехерезаде»?

– Сегодня я вообще туда не пойду. У меня свободный вечер.

– Вот и хорошо. – Равик едва заметно улыбнулся. – Вечер светской изысканности, вечер старой России и больших бокалов.

– Пойдешь со мной?

– Нет. Надо отдохнуть. Несколько ночей подРЯД почти не спал. Во всяком случае неспокойно. Давай уйдем отсюда и посидим где-нибудь еще часок. Давно этого со мной не было.

– Как, снова «вуврэ»? – спросил Морозов.

Они сидели за столиком перед кафе «Колизей». – Что с тобой, старина? Ведь вечер только начинается. Самое время пить водку.

– Ты прав. И все-таки выпьем «вуврэ». Меня это вполне устроит.

– Что с тобой? Возьми хотя бы коньяку.

Равик отрицательно покачал головой.

– По случаю приезда полагается в первый же вечер напиться до чертиков,

– заявил Морозов. – Кому нужен этот героизм – трезво смотреть в лицо печальным теням прошлого?

– Я вовсе не смотрю им в лицо, Борис. Я просто потихоньку радуюсь жизни.

Равик видел, что Морозов не верит ему, но убеждать не хотелось. Он сидел за столиком у края тротуара, пил вино и спокойно глядел на вечернюю толпу. Пока он находился вне Парижа, все представлялось ясным и отчетливым. Теперь же все затуманилось, стало блеклым и вместе с тем красочным, все куда-то скользило, вызывая приятное головокружение, как у человека, который слишком быстро спустился с гор в долину и слышит все звуки, как сквозь вату.

– Ты куда-нибудь заходил до того, как пришел в отель? – спросил Морозов.

– Нет.

– Вебер несколько раз справлялся о тебе.

– Я позвоню ему.

– Что-то ты мне не нравишься. Расскажи, что с тобой было.

– Ничего особенного. Граница около Женевы охраняется очень строго. Пытался перейти сначала там, потом около Базеля. Оказалось не легче. В конце концов все же удалось. Простудился – ночь под открытым небом, снег, дождь. Но иначе было нельзя. Схватил воспаление легких. В Бель-форе один врач устроил меня в больницу. Втайне от персонала. Потом я десять дней жил у него дома. Надо будет выслать ему деньги.

– Сейчас ты здоров?

– Относительно.

– Потому и водки не пьешь?

Равик улыбнулся.

– Зачем весь этот разговор? Я немного устал, мне надо снова привыкать ко всему. Это действительно так. Странно, как много думает человек, когда он в пути. И как мало, когда возвращается.

Морозов протестующе поднял руку.

– Равик, – сказал он отеческим тоном. – Ты разговариваешь с твоим отцом Борисом, знатоком человеческого сердца. Не виляй и спрашивай. Пусть все поскорее останется позади.

– Хорошо. Где Жоан?

– Не знаю. Уже несколько недель я ничего не знаю о ней. Даже не видел ее.

– А до того?

– Сначала она еще спрашивала о тебе. Потом перестала.

– В «Шехерезаде» она больше не служит?

– Нет. Вот уже пять недель как не поет у нас. Потом заходила раза два и больше не появлялась.

– Ее нет в Париже?

– Думаю, что нет. По крайней мере, так мне кажется. Иначе я встречал бы ее в «Шехерезаде».

– Тебе известно, что она сейчас делает?

– По-моему, снимается в каком-то фильме. Во всяком случае, так она сказала гардеробщице. В общем, сам понимаешь. Оправдание всегда найдется. Был бы предлог.

– Предлог?

– Вот именно, – угрюмо подтвердил Морозов. – А что же еще, Равик? Ты ждал другого?

– Признаться, ждал.

Морозов замолчал.

– Ждать и знать – разные вещи, – заметил Равик.