— Эй, парень! — окликнули вдруг меня.

Оборачиваюсь. Стоит подросток, примерно моего возраста, и смотрит так внимательно, со значительным прищуром. Опять Санины дружбаны? Пошлю без лишних разговоров.

— Чего тебе? — хмуро спросил я, на всякий случай оглядываясь, он один, без сообщников? А то ещё Боцман где-то незримо бдит.

— Это ты искал Лёху Валова?

— Чего?! — растерялся я.

— Ну ты же сейчас орал на всё Бодайбо: «Лёха Валов!».

— А тебе-то что?

— Интересуюсь.

— Не парь мне мозги, а. Обознался я, подумаешь.

— Странно ты обознался. Дядька-то впрямь Валов. Только не Лёха, а батя его — Пётр. А Лёха — это я.

— Лёха? — не врубился я.

Какой же это Лёха? Вот это кудрявое недоразумение? И близко не он. А потом до меня дошло — а вдруг такой же, как я Саня Шарипов.

— Не может быть. Лёха? Лёха! Ты Лёха Валов?! — вцепился я в него.

— Ну я, я. Сам-то ты кто?

— Погоди, проверим, не ошибка ли. Где мы с тобой вместе в последний раз были?

— С тобой — не знаю. А с мужиками на Патомском кратере.

— Лёха! Лёшка, ты тоже здесь?!

— Да здесь, здесь! Ты сам-то кто?

— Саня я. Шарипов!

— Сашка? Сашка!

— Лёха! Вот это встреча!

Мы обнимались и колотили друг друга по спине и вопили на всю улицу, не стесняясь прохожих.

Меня прямо на части рвало от избытка эмоций. Так рад я здесь был только живому бате.

— Потише ты, чёрт, — сдался я, когда мне чувствительно прилетело по больному месту.

— Что такое?

— Да так, у меня тут бурная жизнь приключилась.

— Рассказывай, как, что? — затеребил он меня.

— Погоди. Давай место найдём, где посидеть можно спокойно. Столовка какая-нибудь может или кафе? Я жрать хочу, прилетел только.

— Откуда?

— С Перевоза.

— Есть столовка рядом, в двух шагах.

— Веди.

— Давай через дворы срежем. Ну ты рассказывай. Как ты сюда попал, и вообще, что с тобой было?

— Долгая история, брат.

— Надо думать. Но может вместе поймём, что с нами приключилось. А вот и столовка, только у меня денег на кармане на хлеб да молоко.

— Салага! Учись, школота! — вынул я из кармана купюру.

— Ого, ты капиталист. Откуда бабло?

— Уметь надо. Идём, накормлю. Тощий как глиста.

— На себя посмотри, — весело рассмеялся он. — Ну и рожа у тебя, Шарипов!

— Сам-то не лучше. Кудрявый, как херувим. Что брать будем? Есть тут что съедобное?

— По комплексу может?

— Ты не жмись, деньги-то есть.

— Да и выбора особо нет, в обед всё разобрали.

— Тогда мне соляночки и пельменей. И к чаю бисквит «союзное печенье».

— Я так-то из дома, но возьму гуляш с макарошками. О, и булку. Мать у меня булки не умеет печь.

— Моя пирожки клёвые печёт, а вчера торт был.

— У тебя одна мать?

— И двое младших — брат и сестра. А отца нет, опять я безотцовщина.

За двоих заплатил рубь сорок. Живём. Мы уселись за столик подальше от всех, чтобы ненароком не услышал кто наши интересные разговоры.

— Мне ещё в милицию надо зайти, — предупредил я первым делом.

— Зачем? — насторожился друг.

— От бати пакет передать.

— Какого бати? Ты же только что сказал…

— От моего бати, настоящего.

— А-а-а, того бати. Шарипов который? Так его же того, убили.

— В июле семьдесят пятого. Смекаешь? Ну вот, на этот раз я вмешался, так что жив мой батя, и уже здоров, хотя по пуле мы с ним схлопотали. Эх, знал бы я, что ты в Бодайбо. Мы же с ним в больнице здесь сколько пролежали.

— Слушай, а Вовка? Макарыч наш? Выходит, он тоже где-то здесь?

— Выходит, что так. Я вообще был уверен, что один попал, когда в себя наутро пришёл, никого рядом не было, я ещё орал на всю округу, вас звал.

— Погоди, где ты бегал?

— Да вокруг кратера этого чёртова.

— Забавно. Я вообще не помню, что произошло. Последнее, что помню, как мы на него подняться решили. Дальше всё.

— Чего всё? Вы с Макарычем вперёд ушли, я вас звал-звал, ни ответа, ни привета. Куда вы подевались-то? Я до кратера поднялся, пустота и тишина. И орал, и стрелял. Не было вас.

— Ты на него поднялся всё-таки? Он там есть?

— Стоит себе, куда ж он денется. А с тобой-то что дальше было?

— Хрен его знает, Саня. Прихожу в себя в медпункте, по щекам хлопают, нашатырём виски возюкают и два пальца под нос суют. Сколько пальцев, спрашивают. Ничего понять не могу. Мужик какой-то в форме лётчика сынком называет. Сынок, говорит, ты как, в порядке? Я охренел, конечно. Какой я тебе сынок, говорю. Где я? Что случилось? Лётчик смотрит испуганно и говорит: «Это у него от шока. Он ещё не до конца в себя пришёл». А медичка знай, свою линию гнёт. Как тебя зовут, спрашивает? Алексей, отвечаю. А фамилия? Валов. Алексей Петрович Валов. И понимаю, что не такого ответа от меня ожидали. Лётчик подсаживается ко мне и треплет по волосам. Ты чего, говорит, Лёшка, приснилось чего? Что ещё за Валов? И смеётся так натужно. Тут я встаю, а самого покачивает, спрашиваю, где у вас сортир? Голова чугунная, дай, думаю, умоюсь, может, тогда в себя приду да пойму, что происходит, и кто все эти люди? Иду и понять не могу, что со мной не так, как будто отполовинили от меня, весу нихрена нет, и одет во что попало. Зашёл я в сортир-то, а там зеркало. А в отражении какой-то пацан незнакомый. Я честно подумал, что с ума сошёл. Рожи корчил полчаса наверное, и лупил себя, и всё тело обсмотрел. Вот и белочка пришла, так и решил. И главное, никаких предпосылок к этому вспомнить не смог. Вот чтобы бухали по-чёрному или ещё чего. Уже и не уверен был, не приглючился ли мне наш с вами поход.

В общем, не знаю, какими правдами-неправдами меня этот лётчик домой к себе забрал. Сказал, дома сын в себя скорее придёт. Потерял, мол, сознание